Паткуль. Неистовый лифляндец - Борис Николаевич Григорьев

был отрыв Пруссии от Швеции. Граф Пипер, однако, опередил Паткуля: в конце июля 1703 года между Пруссией и Швецией был заключён тайный союз, согласно которому Швеция признала за Фридрихом статус короля. Разгневанный Пётр хотел было арестовать прусского посланника Кайзерлинга и наказать служивших в русской армии прусских офицеров, но отсоветовал Паткуль.

Кипучая и деятельная натура Паткуля и здесь, в русском лагере на берегах Невы, нашла себе приключения. Некто фон Корнберг, иностранный офицер, сменивший несколько иностранных армий и поступивший на русскую службу не без помощи оберкригскомиссара царя, профессиональный проходимец и бретер, из-за своей некомпетентности разжалованный из генерал-лейтенантов в простого офицера, решил отмстить Паткулю, которого он считал виновного во всех своих бедах. С клеветническим доносом Корнберг обратился к царю, призывая его прогнать прочь «негодяя» Паткуля. Царь не внял советам Корнберга и рассказал обо всём Паткулю. Тот решил вызвать Корнберга на дуэль, царь разрешил дуэль, но без применения оружия – на кулаках. Паткуль согласился на этот необычный русско-английский вариант выяснения отношений и сделал противнику вызов, но жалкий трус Корнберг на «кулачки» не явился. Как-то проходя по лагерю, Паткуль обнаружил своего обидчика, подошёл к нему, дал пощёчину, а потом уже передал его на «обработку» своим ординарцам.

Вместе с Царём Паткуль принимал участие в боях на реке Сестре против шведских частей генерал Крунхъорта. Устрялов Н. Г. описывает эпизод, в котором Паткуль критикует царя за горячность и безответственность – не царское это дело водить в бой взводы и роты! Царь должен был беречь себя для государственных дел. Историк пишет, что Пётр этот упрёк принял благосклонно.

В этот период Паткуль должен был стать свидетелем одного удивительного и драматичного по своему содержанию эпизода. В марте, участвуя при спуске корабля в Шлиссельбурге и карабкаясь по каким-то мосткам, сорвался вниз и утонул вышеупомянутый саксонский резидент полковник Кёнигсекк. Царь приказал вытащить упавшего посланника из трясины, и когда его приказ был исполнен, обнаружилось, что Кёнигсекк был мёртв. Саксонец был уже оформлен на русскую службу, хотя и продолжал исполнять обязанности посланника Августа. Во избежание утечки информации Пётр дал указание, прежде чем определять труп в мертвецкую, обыскать все карманы погибшего и найденные бумаги передать в его распоряжение. Каково же было удивление Петра, когда среди бумаг Кёнигсекка было обнаружено любовное письмо… Анны Монс, старой любовницы Петра! Пётр был ошеломлён вероломностью немки, к которой он, как известно, питал искреннюю и долгую привязанность. Продолжая получать богатые подарки и приношения от Петра, начиная драгоценностями и кончая деревеньками с крепостными душами, «Монсиха» вступила в связь с саксонцем, причём последний, как явствовало из письма, имел по отношению к ней самые серьёзные намерения. Пётр приказал посадить Анну под домашний арест, строго запретив ей, под страхом смерти, покидать дом. В таком состоянии Монс пребывала несколько лет, пока её не освободил новый жених, прусский посланник Кайзерлинг, но это уже другая история.

Выезжая в Россию, Паткуль взял с собой Х. Хюйсена, который ввиду крушения планов воспитания царевича Алексея в Австрии, был рекомендован им в качестве хофмейстера царевича. Паткуль лично набросал план воспитания Алексея, который, по признанию Е. Эрдманна, даже с точки зрения человека ХХ века выглядел весьма современным. К сожалению, этому плану на практике не последовали, а жаль: случись иначе, царевич, возможно, пошёл бы другим путём и не кончил свою жизнь таким трагическим образом.

Доверие царя к Паткулю было в этот момент так велико, что Паткулю наконец-то удалось убрать с поста великого канцлера Саксонии ненавистного Байхлингена. Когда фон Арнштедт доложил Августу о том, каким большим влиянием Паткуль пользуется при дворе Петра, то король, во избежание трений с Москвой, должен был наконец-то не только расстаться со своим премьер-министром, но и отдать его под суд и посадить в крепость. Впрочем, это не прибавило королю любви к Паткулю, и он продолжал настраивать против него царя.

Но царь, как будто в ответ на инсинуации польского короля, ещё больше полюбил лифляндца. Он приготовил ему новое и ещё более ответственное задание – Паткулю вменялось начать переговоры с поляками с целью их официального присоединения к союзу против Швеции и заключить между ним и Августом новый официальный тройственный союз (Саксония, Польша и Россия). В выданном ему на руки царском рескрипте от 6 июля 1703 года говорилось, что Паткуль получает ранг чрезвычайного и полномочного посланника царя в Польше и Австрии, звание действительного тайного советника с годовым окладом 2 тысячи рублей, а также чин генерал-поручика от инфантерии со всеми вытекающими из него привилегиями и правами и титул наместника города Козельска! Особо оговаривалось, что Паткуль находится под защитой русского царя и что в случае мира со Швецией царь гарантирует Паткулю отмену смертного приговора, вынесенного ему шведскими властями. Примечательно, что в качестве дополнения к указанному документу Паткулю было предложено дать торжественную клятву впредь не умалчивать ни о чём, что могло бы повредить царскому делу. Уж не было ли это отголоском «аферы Кеттена»?

В конце июля Паткуль через Новгород выехал в Москву, а 8 (18) августа 1703 года покинул столицу России, чтобы уже никогда не увидеть ни царя Петра, ни Москву, ни её жителей.

Чрезвычайный и полномочный посол Петра

Облечённый высокими полномочиями царя, Паткуль ехал в Польшу, дабы, как писал ему в инструкциях Ф. Головин, «чего бы это ни стоило, не выпускать из рук ни короля Августа, ни польскую республику». Согласно инструкциям, Паткуль все свои действия должен был теперь согласовывать с послом в Варшаве князем Григорием Долгоруким – Москва на всякий случай подстраховывалась от излишней самостоятельности своего неуёмного оберкригскомиссара.

«Россия в последующий период времени благодаря умной, хитрой дипломатии совершила великое дело», – признаёт О. Шёгрен. – «Без всякого преувеличения можно сказать, что путеводителем, первопроходцем и прозорливцем этой дипломатии стал Паткуль. Благодаря ему русская государственность проникла в европейские кабинеты и с тех пор завоевала там себе более высокое место, нежели это мог предугадать сам учитель…» Для Паткуля, продолжает шведский историк, отныне существовали лишь интересы России, которые совпадали с его собственными. Никакими обязательствами по отношению к Августу он теперь связан не был, а как представитель дружественной страны не всегда становился на его сторону.

В Москве по отношению к польскому королю избрали теперь иную тактику – помогать, но осторожно, с разбором. Так Паткуль писал Ф. Головину из Польши, что посол Долгорукий всеми средствами старался не допустить примирения между Августом и примасом католической церкви, а если и таковое произойдёт, то надо представить это как заслугу царя. Пётр должен взять на себя общее посредничество между королём и недовольными поляками, но вести дело так, чтобы недоразумения между ними оставались до конца неурегулированными. Таким образом «король будет вынужден постоянно зависеть от царя, а у республики появится причина и повод опасаться сепаратного мира между Польшей и Швецией», добавлял он

Можно ли на самом деле сравнивать уровень, на котором пять лет тому назад находилось Великое посольство, с тем уровнем дипломатии, на который взошла Россия с помощью Паткуля и Головина? Боярско-приказная манера «прямолинейного» ведения дел так же отличалась от более гибкой дипломатии Петра, как арифметика от высшей математики.

Уже в день своего прибытия в только что занятую саксонско-польским войском Варшаву Паткуль нанёс визит королю Августу и вручил ему свои верительные грамоты. Несколькими часами раньше наместник короля князь Антон Эгон Фюрстенберг довёл до сведения нового царского посла заверения Августа в том, что его превосходительство может надеяться на безусловную и полную протекцию короля и его неусыпную заботу о его безопасности. Запомним эти уверения и посмотрим, чего они будут стоить через четыре года.

На аудиенции Август, скрипя зубами, был вынужден произнести несколько слов в осуждение Байхлингена, которого он обвинял в возникновении недоразумений в отношениях с Россией и которого теперь посадил в крепость Кёнигштайн. В адрес своих польских подданных король Август тёплых слов нашёл мало, и тут он был более искренним,