Парфюмер. История одного убийцы - Патрик Зюскинд

Странным образом эти мысли не были устремлены в будущее. Ондумал не об аромате, который добудет через несколько часов, не о духах издвадцати пяти девичьих аур, не о планах на будущее, не о счастье и не обуспехе. Нет, он вспоминал прошлое, Он вызывал в памяти остановки на своемжизненном пути — от дома мадам Гайар и влажной прогретой солнцем поленницыдров перед этим домом до его сегодняшнего путешествия в маленький, пропахшийрыбой поселок Ла Напуль. Он вспоминал дубильщика Грималя, Джузеппе Бальдини,маркиза де ла Тайад-Эспинасса. Он вспоминал город Париж, его огромные,переливающиеся тысячами оттенков смрадные испарения, рыжеволосую девушку сулицы Марэ, свободные просторы земли, слабый ветер, леса. Он вспоминал и гору вОверни — он отнюдь не избегал этого воспоминания, — сны. И он вспоминалобо всех этих вещах с большим удовольствием. Да, огладываясь назад, он думал,что счастье было к нему особенно благосклонно и что судьба вела его пустьзапутанным, но в конечном счете верным путем, — а иначе разве мог бы оночутиться здесь, в этой темной комнате, у цели своих стремлений? Он, еслихорошо поразмыслить, — воистину благословенная личность!

Он совсем расчувствовался в приливе смирения иблагодарности. «Я благодарю тебя, — тихо сказал он, — я благодарютебя, Жан-Батист Гренуй, что ты таков, каков есть!» Настолько он был ввосхищении от самого себя.

Потом он прикрыл глаза — не для того чтобы заснуть, а чтобыполностью предаться умиротворению этой Святой Ночи. Мир наполнял его сердце. Ноему казалось, что и вокруг него царит мир. Он обонял мирный сон служанки всоседней комнате, глубокий умиротворенный сон Антуана Риши в комнате напротив,он обонял мирную дрему хозяина и слуг, собак, животных в стойлах, всегоместечка и моря. Ветер улегся. Все было тихо. Ничто не нарушало мира.

Один раз он отодвинул ногу в сторону и очень мягко коснулсяноги Лауры. Собственно, не ноги, а как раз полотна, которое ее укрывало, стонким слоем жира на изнанке, который впитывал ее аромат, ее — его! —царственный аромат.

Когда запели птицы — то есть задолго до рассвета, — онподнялся и закончил работу. Он развернул полотно и стащил его, как пластырь, смертвой. Жир хорошо сходил с кожи. Только в углубленных местах еще оставалисьнебольшие сгустки, которые ему пришлось собирать шпателем. Остальные потекипомады он вытер нижней сорочкой Лауры, которой напоследок вытер все тело сголовы до ног так тщательно, что извлек мельчайшие капли жира даже из пор еекожи и вместе с ними последние ниточки и обрывочки ее аромата. Теперь она быладля него действительно мертвой, увядшей, блеклой и дряблой, как цветочныеотходы.

Он бросил нижнюю сорочку в большое ароматизированноеполотно, в котором только она и продолжала жить, положил туда же ночную рубашкус ее волосами и свернул все в маленький тугой пакет, уместившийся у него подмышкой. Он не дал себе труда прикрыть труп на постели. И хотя чернота ночи ужепревратилась в серую синеву рассвета и вещи в комнате начали обретать контуры,он больше не взглянул на ее постель, чтобы хоть раз в жизни увидеть ее глазами.Ее фигура не интересовала его. Она больше не существовала для него как тело, атолько как не имеющий тела аромат. А его он держал под мышкой и уносил с собой.

Он тихо вспрыгнул на подоконник и спустился по приставной лестницевниз. На дворе снова поднялся ветер, небо прояснилось и разливало над землейхолодный темно-синий свет. Через полчаса одна из служанок развела огонь вкухонном очаге. Выйдя во двор за дровами, она заметила прислоненную лестницу,но не сделала никаких выводов, так как была еще слишком сонной. Вскоре послешести взошло солнце. Огромное, цвета червонного золота, оно поднялось из морямежду обоими Леринскими островами. На небе не было ни облачка. Начиналсясияющий весенний день.

Риши, чья комната выходила на запад, проснулся в семь.Впервые за много месяцев он отлично выспался и, против обыкновения, ещечетверть часа нежился в постели, потом блаженно потянулся, и вздохнул, иприслушался к приятным звукам, доносившимся из кухни. Тогда он встал, и настежьоткрыл окно, и увидел, что на дворе прекрасная погода, и вдохнул свежий пряныйутренний воздух, и услышал шум прибоя, и его хорошее настроение стало совсембезудержным, и он, сложив губы трубочкой, засвистел какой-то веселый мотив.

Одеваясь, он продолжал свистеть и все еще свистел, выходя изкомнаты, и быстрым шагом пересекая коридор, и проходя к двери комнаты своейдочери. Он постучал. И снова постучал, совсем тихо, чтобы не испугать ее.Ответа не было. Он улыбнулся. Он решил, что она еще спит.

Он осторожно вставил в скважину ключ и повернул ручку, тихо,совсем тихо, чтобы не спугнуть ее, почти желая застать ее спящей, что быразбудить ее поцелуем, еще раз, последний раз, прежде чем придется отдать еедругому мужчине.

Дверь отворилась, он вошел, и солнечный свет ударил ему влицо. Комната была словно залита расплавленным серебром, все сияло, и от болиему пришлось на мгновение прикрыть глаза.

Открыв их снова, он увидел лежащую на постели Лауру — голуюи мертвую, остриженную наголо и ослепительно белую. Это было как в кошмарномсне, который он видел прошлой ночью в Грасе — и забыл, а теперь этот кошмар,словно удар молнии, возник в его памяти. Все вдруг стало в точности, как в томсне, только немного ярче.

Новость об убийстве Лауры Риши так быстро разнеслась поокрестностям Граса, словно кто-то объявил: «Король умер!», или: «Война!», или:«Пираты высадились на берег!» — и вызвала подобный же или еще более паническийужас. В мгновение ока вернулся старательно забытый страх, столь жезаразительный, как прошлой осенью, со всеми его побочными явлениями: паникой,возмущением, яростью, истерическими подозрениями, отчаянием. По ночам людиоставались в домах, запирали своих дочерей, баррикадировались, не доверяли другдругу и лишались сна. Каждый думал, что теперь все повторится, как тогда:каждую неделю будет совершаться убийство. Казалось, время отодвинулось наполгода назад.

Страх был еще более парализующим, чем полгода назад, ибовнезапное возвращение опасности, которую считали давно преодоленной,распространяло среди людей чувство беспомощности. Если не помогло проклятиесамого епископа! Если Антуан Риши, всесильный Риши, самый богатый жительгорода, Второй Консул, влиятельный, рассудительный человек, располагавший всемисредствами самозащиты, не смог уберечь свое собственное дитя! Если рука убийцыне дрогнула при виде небесной красоты Лауры — ибо она в самом деле казаласьсвятой всем, кто ее знал, особенно теперь, когда она была мертва. Как же послевсего этого питать надежду на избавление от убийцы? Он был ужаснее чумы, потомучто от чумы можно было убежать, а от этого убийцы — нельзя, как доказалпример Риши. Он явно обладал сверхъестественными способностями. Он, конечно,состоял в союзе с дьяволом, если не был самим дьяволом. И многим, прежде всеголюдям попроще, недалекого ума, осталось только одно — идти в церковь имолиться; каждое ремесленное сословие молилось своему патрону: слесари —святому Алоизу, ткачи — святому Криспину, садовники — святому Антонию,парфюмеры — святому Иосифу. И они брали с собой своих жен и дочерей, вместе сними молились, ели и спали в церкви, не выходя из нее даже днем, уверенные чтообезопасить себя от чудовища (если вообще была еще какая-то безопасность!) онисмогут только под защитой отчаявшейся общины прихожан и перед ликом Мадонны.