Парфюмер. История одного убийцы - Патрик Зюскинд

Разумеется, как только сторожа оттащили человечка назад, втемноту комнаты, как только он перестал быть присутствующим и видимым, но еще,пусть на кратчайшее время, продолжал оставаться воспоминанием, чуть ли несимволом мерзкого убийцы в мозгах людей — ошеломление толпы схлынуло, уступивместо подобающей случаю реакции: заработали языки, тысячи глаз снова оживились.И тогда все крики слились в один-единственный громовой раскат гнева и мести:«Отдайте его нам!» И они бросились штурмовать здание суда, чтобы собственнымируками задушить его, разорвать, разодрать в клочки. Страже с огромным трудомудалось забаррикадировать ворота и оттеснить беснующуюся толпу. Гренуянемедленно увели в его застенок. Председатель подошел к окну и обещал, что судбудет скорым и беспощадным. Тем не менее понадобилось еще несколько часов,чтобы разошлась толпа, и еще несколько дней, чтобы хоть немного успокоилсягород.

Действительно, процесс против Гренуя продвигался чрезвычайнобыстро, ибо в деле имелись неопровержимые улики, да и сам обвиняемый надопросах без обиняков признался в совершении убийств, в которых его обвиняли.

Только на вопрос о мотивах преступлений он не сумел датьудовлетворительного ответа. Он лишь повторял, что девушки были ему нужны ипоэтому он их убивал. Зачем они были ему нужны и что это вообще значило, чтоони «были ему нужны», — об этом он молчал.

Тогда его подвергли пыткам, на несколько часов подвесили заноги, влили в него семь пинт воды, надели испанские сапоги — без малейшегоуспеха. Этот человек казался нечувствительным к телесной боли, он не проронилни звука и на повторный вопрос все так же отвечал: «Они мне были нужны». Судьисочли его умалишенным. Они прекратили пытки и решили как можно скорее, без дальнейшихдопросов, закончить процесс.

Единственная небольшая оттяжка была вызвана юридическойперебранкой с мэрией Драгиньяна, в подчинении которой находилась Ла Напуль, ипарламентом в Эксе, поскольку и Драгиньян и Экс желали присвоить процесс себе.Но грасские судьи не позволили отнять у себя это дело. Они, и никто другой,схватили преступника, в сфере их юрисдикции было совершено преобладающеебольшинство убийств, и им угрожал взрыв народного гнева, если бы они передалиубийцу другому суду. Его кровь должна была пролиться в Грасе.

15 апреля 1766, года приговор был вынесен и зачитанобвиняемому в его камере. «Подмастерье парфюмера Жан-Батист Гренуй, —гласил приговор, — должен быть в течение сорока восьми часов выведен зазаставу Дю-Кур и там, лицом к небу, привязан к деревянному кресту и ему будетнанесено двенадцать ударов железным прутом по живому телу, каковые ударыраздробят ему суставы рук, ног, бедер и плечей, после чего он останетсяприкрученным к кресту до его смерти». На этот раз палачу было категорическизапрещено оказывать преступнику обычную милость — удушение ниткой послераздробления суставов, — даже если предсмертные мучения будут продолжатьсянесколько дней. Затем труп следовало закопать в живодерне, а место не отмечать.

Гренуй никак не отреагировал на приговор. Служащий судаспросил, есть ли у него последнее желание. «Нет», — сказал Гренуй; у негобыло все что нужно.

В камеру вошел священник, чтобы исповедовать Гренуя, но ужечерез четверть часа вышел оттуда, не выполнив своей миссии. Приговоренный приупоминании имени Господа взглянул на него абсолютно отрешенно, словно толькочто услышал это имя впервые, а потом растянулся на своих нарах, чтобы тотчас жепогрузиться в глубочайший сон. Дальнейшие увещевания, сказал священник, неимели бы смысла.

В течение двух следующих дней приходило множество людей,чтобы поглядеть на знаменитого убийцу вблизи. Сторожа позволяли им заглянуть вкамеру через глазок в двери, и за каждый взгляд брали шесть сольди. Один граверпо меди, который хотел сделать набросок, был вынужден заплатить им шестьфранков. Но рисунок скорее разочаровывал. Заключенный, прикованный цепями зазапястья и лодыжки, все время лежал на своих нарах и спал. Он отвернулся лицомк стене и не реагировал ни на стук, ни на окрики. Вход в камеру посетителям былстрого воспрещен, и сторожа, несмотря на соблазнительные предложения, нерисковали нарушить этот запрет. Опасались, что заключенный может бытьпреждевременно убит кем-нибудь из близких его жертв. По той же причине ему непередавали от посетителей еды. Она могла бы оказаться отравленной.

Все время пребывания в тюрьме Гренуй получал еду из кухнидля челяди епископского дворца, и главный надзиратель обязан был снимать с неепробу. Впрочем, последние два дня он вообще не ел. Он лежал и спал. Время отвремени его цепи позванивали, и когда сторож кидался к глазку, он успевалувидеть, что Гренуй делал глоток из фляжки с водой, снова валился на нары изасыпал. Казалось, что человек этот так устал от своей жизни, что не желаетпроводить в состоянии бодрствования даже ее последние часы.

Между тем лобное место у заставы Дю-Кур было подготовленодля казни. Плотники сколотили эшафот двухметровой высоты, с трехметровымисторонами помоста, с перилами и прочной лестницей — такого великолепного вГрасе еще никогда не бывало. Кроме того, они соорудили деревянную трибуну дляпочетных гостей и ограду, чтобы удерживать на расстоянии простонародье. Места уокон в домах слева и справа от заставы Дю-Кур и в здании городской стражи давнобыли сданы внаем по бешеным ценам. Даже в богадельне, расположенной нескольконаискосок, подручный палача снял на время у больных их комнаты и с большойвыгодой пересдал их любопытствующим взглянуть на казнь. Продавцы лимонадакувшинами запасали лакричную воду, гравер отпечатал несколько сотен экземпляровпортрета убийцы, сделанного в тюрьме и весьма приукрашенного полетом фантазии,бродячие торговцы дюжинами стекались в город, пекари пекли памятные пряники.

Палач, мсье Папон, которому уже много лет не приходилосьсовершать казни через раздробление суставов, заказал у кузнеца тяжелыйчетырехгранный железный прут и ходил с ним на бойню, чтобы поупражняться вударах на трупах животных. Он имел право нанести только двенадцать ударов, иэтими двенадцатью ударами должны были быть наверняка раздроблены двенадцатьсуставов, но при этом не повреждены ценные части тела, например, грудь илиголова — сложная задача, требовавшая величайшей чувствительности пальцев.

Жители города готовились к этому событию как кторжественному празднику. То, что день будет нерабочим, было понятно самособой. Женщины наглаживали свои воскресные наряды, мужчины выколачивали пыль изсюртуков и курток и до блеска начищали сапоги. Те, кто имел военный чин илизанимал должность, был цеховым мастером, адвокатом, нотариусом, главой братстваили еще чем-то значительным, надевал мундир или мантию, ордена, шарфы, цепи ибелый как мел пудреный парик.

Верующие предполагали post festum [9]собраться в церкви для богослужения, поклонники сатаны — устроить пышнуюблагодарственную мессу Люциферу, образованная знать — отправиться намагнетические сеансы в отели Кабри, Вильнева и Фонтмишеля. В кухнях уже вовсюпекли и жарили, из подвалов несли вино, с рынков — цветы для украшения столов,в соборе репетировали органист и церковный хор.