Пока мой труд не завершен - Томас Лиготти

Друг семьи Ашеров, прибывший погостить и оставшийся навек

Мужчине среднего роста и неприметной внешности только что удалось сбежать из Дома Ашеров – всего за несколько секунд до того, как тот провалился глубоко в мутные воды озера, на берегу которого до поры стоял незыблемо. Мужчина спешит под ближайшее дерево, ища убежища от сильной бури, провозвестившей катастрофу того вечера. Однако, укрывшись под сенью, он поднимает глаза – и замечает, что на дереве нет ни листочка. Его гибкие, резинистые ветви свободно полощутся на ветру, и даже корни, вздыбившиеся из земли, кажется, извиваются у ног беглеца, будто змеи.

Мужчина среднего роста и неприметной внешности провел несколько дней в доме Ашеров по приглашению друга и бывшего одноклассника Родерика, который вместе со своей сестрой-близняшкой Мэделин владел домом и изрядным количеством прилегающих земель, включая кладбищенскую. Родерик с первой же встречи произвел на своего друга детства впечатление беспросветно больного человека. Его дьявольски обостренный слух и шаткие нервы могли сносить только самые тихие звуки и самый тусклый свет. Он едва ли способен передвигаться без посторонней помощи.

Тем не менее двое друзей находят отдушину, развлекаясь чтением полузабытых трудов по оккультизму и тихой игрой причудливых мелодий на старой гитаре Родерика. Попутно Родерик пытается навязать товарищу несколько необычную теорию, овладевшую в последнее время его чувствительным умом, – теорию о его особой связи с домом Ашеров и с Мэделин. Но в то время друг Родерика еще мало что понимал из его слов.

Поначалу гостя угнетает запустение сельской местности, вид застойных вод озера, плачевное (если не сказать – опасное) состояние самого дома. Однако спустя какое-то время все это перестает задевать его восприятие с изначальной силой. Когда Родерик объявляет, что Мэделин умерла, он помогает скорбящему брату похоронить умершую родственницу, не задавая никаких вопросов (но этот румянец, румянец у нее на лице!). В дальнейшем быт дома Ашеров идет своим чередом.

Быт начнет рушиться, когда однажды вечером буря доведет Родерика до истерики. Гость попытается отвлечь его чтением вслух, но Родерик, будучи совершенно безутешен, возьмется утверждать, что их стараниями Мэделин заперта в фамильном склепе еще живая. Такое заявление пробирает его товарища до костей. Он ведь даже не подозревал, насколько сильное безумие овладело бедным Родериком!

Но что еще хуже, становится ясно, что Родерик говорил правду – когда его сестра, шатаясь, входит в комнату. Она падает ему на руки, и вскоре они уже оба оседают без чувств на пол. Мужчина среднего роста и неприметной внешности едва успевает выйти из дома, прежде чем его мрачные своды обваливаются наземь. Он смотрит на пустырь, где раньше стояло жилище Ашеров, а затем отворачивается, ища глазами убежище подальше от места ужасного негаданного крушения.

Но не успев сделать и шага, он понимает – больше нет места, куда он мог бы пойти, и не осталось никого, кто мог бы его принять. Колдовские книги, мрачные тени и ужасное преждевременное погребение бедной девушки – как он вообще умудрился вляпаться в это дело! Ашеры были естественным образом обречены на гибель наследственными причудами их семьи – а вот он пришел в этот дом и остался в нем по собственной воле. И по той же воле, не испытывая никаких сомнений, гость ныряет в стоячие мертвые воды озера – твердо намереваясь найти приютивших его и составить им добрую компанию в вечности.

Посвящение Лавкрафту

Несусветное отчуждение Отщепенца, напрочь неприкаянного отродья

Отщепенец поднимает взгляд, уставший от теней, и обводит им комнату, в которой, насколько ему известно, жил всегда. Он не помнит, кто он такой и как оказался в изоляции от остальных представителей своей расы, которые, как он уверен, должны существовать, – возможно, в том верхнем мире, который он отчетливо помнил, пусть даже и видел его лишь однажды, в незапамятную пору.

Как-то вечером Отщепенец, ведомый только сиянием луны, которую он никогда раньше не видел, выбирается из своего подземелья и отважно идет по ночной дороге, ища гостеприимный свет, в надежде на чей-нибудь добрый взгляд.

Он приходит к большому зданию, ярко освещенному изнутри. Он робко поглядывает на собравшихся на праздник гостей, чьи силуэты мелькают за окнами. Вскоре невыносимое желание влиться в эту шумную компанию пересиливает робость; не тревожась и не дивясь более, Отщепенец находит открытую дверь и пробирается внутрь.

Внутри здания – великолепного георгианского особняка – вскоре воцаряется паника. Одного взгляда на Отщепенца хватает любому, чтобы с диким криком обратиться в бегство. Совсем скоро он вновь остается один-одинешенек. «Что только что произошло?» – гадает он про себя, задаваясь этим вопросом снова и снова, блуждая по обезлюдевшим залам. «Что всех так напугало?» – спрашивает он у тишины и пустоты в сотый, а затем и в сто первый раз. «Это был ты, – находится с ответом зеркало, – всех распугал ты».

Теперь пришла очередь Отщепенца бежать от того, что ему было показано, – от этого ужасного отродья, напоминающего живой труп, чьи черты, изъеденные древней болезнью и выбеленные чернотой подземелий, все еще казались ему до боли знакомыми. Он ищет убежища в хаотичной реальности грез, где никто не замечает мертвых, а на уродливых не обращают внимания.

В конце концов, однако, ему надоедает это неспособное излечить, лишь калечащее самоотречение. С сердцем скорее расщепленным на атомы, нежели просто разбитым, он решает вернуться в глубокие недра, которые никогда не стоило покидать, и провести весь остаток жизни в родной беспросветной темени – в бездействии и беспамятстве. Проходит эон за эоном. Для Отщепенца все это время похоже на один долгий, муторный день. Для всего человечества оно – целая история с довольно-таки печальным концом.

По неизвестным причинам Отщепенец снова тащит свое одряхлевшее тело наверх. Прибывая измученным в надземное царство, он застает не тьму ночи и не дневной свет, а какую-то тягостную переходную фазу меж них. Солнце тоже, оказывается, одряхлело, его истонченные лучи пульсируют в молочных сумерках, и ничего живого кругом нет – причем нет, возможно, уже не первую тысячу лет. Отщепенец, дитя смерти, сумел пережить всех тех, в ком так отчаянно и безрассудно нуждался, и некому больше спасти его от пустоты в душе, укоренившейся, похоже, задолго до того, как человек обратил взгляд к звездам.

И некому больше на всей этой огромной обреченной планете испугаться Отщепенца; не услышать ему утешительных криков тех, в чьих глазах и сердцах он обрел определенную осязаемую