Ничего святого - Степан Алексеевич Суздальцев

тоже вышла. Я подошёл к Насте и произнёс:

– Ты же понимаешь, что я не могу не ответить подарком на подарок?

– Неожиданно!

– Как и Джон Локк, – ответил я и достал браслет.

– Боже, какая прелесть! – воскликнула Настя. – Какое брутальное очарование!

– Как раз для тебя.

– Мне очень нравится! Наденешь его? – она протянула мне руку.

Я услышал бой, словно приглушённый бой часов, но он раздавался внутри меня. Я замкнул браслет на руке Насти и посмотрел ей в глаза.

– Теперь ты сковал меня колючей проволокой. – Я не знаю, как объяснить это состояние, когда ты смотришь и видишь не радужную оболочку, а целую Вселенную, и эта Вселенная приветливо тянется к тебе. Я словно летел через миллионы световых лет – к самому источнику первозданного света, и уже почти…

– Бармалей! – громогласно проревел Шрек, ввалившийся в кухню. – Ого! Настя! С Новым годом!

– Привет, Шрек, – сказала она.

– Бармалей, ребята! Давайте выпьем! – заголосил Шрек. – И мне срочно нужна сигарета.

Так, грубым, как солдатские сапоги, первобытным желанием Шрек превратил новогоднюю сказку в обыкновенную панковскую попойку.

Часа через полтора Настя начала собираться.

– Мне пора, – сказала она. – Такси приехало.

– Ты не хочешь остаться? – предложил я.

– Не могу дать тебе однозначного ответа, – она слегка наклонила голову и пламя чёлки скользнуло по её тонкой шее.

– Я тебя провожу.

– Давай.

Мы спустились на лифте. Я чертовски хотел, чтобы она предложила мне поехать с ней. Но, когда мы спустились и дошли до машины, она посмотрела на меня и сказала:

– Ну что, ты будешь продолжать веселиться?

– Ну, в общем, да… – ответил я и сразу осознал идиотизм своих слов. – Конечно, это уже будет не так весело.

Она хотела что-то сказать, но не говорила.

Она просто молча смотрела на меня, и я был благодарен ей, что она не опошляет вечер дежурными, ничего не значащими фразами.

– Надо будет ещё увидеться, – наконец произнёс я.

– Ты по-прежнему не хочешь записать мой номер?

– Хочу, но это уже становится принципом.

– Я уважаю твои принципы, какие бы они ни были. Но как ты найдёшь меня?

– Найду, – с тошнотворным беспечным мачизмом ответил я и посадил её в машину.

Поднявшись обратно к Илюхе, я сразу облюбовал прозрачную бутылку с мутной жидкостью внутри и уже скоро был достаточно пьян, чтобы не осмысливать свои ошибки.

В какой-то момент мне надоело сидеть с ребятами, и я снова начал корить себя, что не записал номер Насти и не могу написать ей или позвонить. Я был уверен, что Илюха знает её телефон, но он почему-то застрял в своей спальне, да и мне было неловко заговаривать с ним о Насте. В итоге я просто взял книгу, которую она мне подарила, пошёл в гостиную и начал читать. Так, с книгой в руках и бутылкой палёной водки, я ушёл в мой первый сон в 2008 году.

Меня разбудил запах поджаренного бекона.

Когда к нему добавился аромат яичницы с оттенками перца и зелени, я открыл глаза и даже сделал ленивое движение в сторону края дивана. Но силы, вытянутые дешёвой водкой, трудно было собрать даже для такой благородной цели, как крестовый поход к фаянсовому унитазу: если бы мне в тот момент приспичило опорожнить свой мочевой пузырь, я, чувствуя страшные угрызения совести, сделал бы это прямо в постели.

Но вот Илюха открыл дверь в гостиную, куда вместе с ним вторгся «Последний герой» в исполнении Виктора Цоя и стойкий смрад приготовленной пищи, вызвавший в моём организме категорический протест. Взбунтовавшаяся еда, явно не желающая иметь соседей в моём желудке, решила немедленно эмигрировать. Почувствовав, как к горлу подступает поток идеологических беженцев, я инстинктивно свесился с края кровати, и праздничный ужин успешно репатриировался в таз, который Илюха предусмотрительно здесь оставил.

– Я думал, тебе нравится группа «Кино», – усмехнулся он.

Я хотел ответить что-нибудь из серии «это была реакция на твоё появление», но нечто подобное звучало бы слишком неэкстравагантно, тогда как я уверенно решил провести свой день в наиболее куртуазной манере. В итоге я просто повернулся на голос друга, и мой расфокусировавшийся взгляд сосредоточился на чашке крепкого чаю с четырьмя ложками сахара. Я чувствовал, как вместе с горячим напитком ко мне возвращается жизнь.

Через пять минут я уже стоял в туалете, судорожно пытаясь прицелиться, но в итоге крепкая, жёлтая, как подлежавший лимон, струя, ударила мне в левую ногу.

Застегнув ширинку, я оторвал туалетной бумаги и принялся вытирать ею пол, но поскольку не успел окончательно вернуться к жизни, потерял равновесие и с размаху приложился лицом к немного мокрому ободу унитаза.

Сорок минут спустя, успевший за это время убраться в туалете, отстирать одежду и принять душ, я в полном мушкетёрском великолепии вошёл в кухню.

Все ребята уже разъехались по домам.

На столе стояла чашка остывшего чаю и миска негорячего риса. Подумав немного над выбором между ложкой и палочками, я решил не выпендриваться, взял ложку и аккуратно опустил в рот мягкий комок белого цвета. Признаюсь, я никогда не думал, что рис может оказаться таким вкусным, но в тот момент я почувствовал себя на вершине блаженства оттого, что мог есть.

Так, я чувствовал возвращение жизненных сил и ощущал себя Иисусом, который после страданий вознёсся на небеса. Не преминув сообщить об этом Илюхе, я узнал, что если сорок минут назад я действительно весьма смахивал на заправского зомби, то теперь человеческое начало во мне окончательно взяло верх.

– Я наконец-то возвращаюсь к своему естественному состоянию, – удовлетворённо произнёс я.

– К состоянию совершенной свободы?

Лёгкий толчок со стороны Илюхи дал удивительное ускорение моему похмельному разуму, и следующие два часа мы с Илюхой провели в обсуждении трактата Джона Локка «О государстве», который я прочитал накануне.

Согласные в общих вопросах, мы спорили о мелочах, имеющих ключевое значение, и этот идеологический поединок, как и все подобные наши споры, был намного яростнее и красноречивее, чем в ту лихую годину, когда Дума ещё пыталась принимать законы во благо общества и народа.

Одним из главных предметов дискуссии стало самоубийство. Мы оба признали неправоту старика Локка, отказывающего человеку в праве лишить себя жизни.

Окунувшись в вопросы вечности, мы утратили ощущение времени и вдруг обнаружили, что вечер неожиданно окутал нас, проникнув через окно, за которым уже стемнело.

В девять часов мне позвонил Колян и сообщил, что у него намечается ещё одна спонтанная вечеринка.

– Предки Коляна вернутся только завтра вечером, и сегодня у него на флэте будет хассл, – сказал я Илюхе, повесив трубку.

Он равнодушно кивнул.

– Я пойду собираться, – произнёс я как-то неуверенно.

– Давай, – спокойно ответил Илюха.

– Ты не пойдёшь?

– Не хочу.

– Почему?

– Просто нет никакого желания туда переться.

– Но почему? – удивился я. – Ведь там же будет Колян, Луис, Ленор, Димка, Шрек, Оля и все остальные.

– Ну и что?

– Ну как что? – немного опешил я. – Вечеринка, веселье, девчонки…

– Ну так иди.

– А ты почему не хочешь?

– Мне это неинтересно.

– Но… – я постарался придать своему тону уверенность, которой вовсе не обладал, – они же твои друзья.

Илюха никак не изменился в лице, продолжая смотреть на меня с тем же выражением, и как раз из-за этого я почувствовал себя ещё более неуверенно. Илюха не отвечал, и, чтобы сказать хоть что-то, я уточнил:

– Разве нет?

Илюха потянулся за пачкой сигарет. Я думал, что он и теперь мне ничего не ответит, но, признаюсь, очень этого не хотел. Однако Илюха, прикурив, произнёс:

– Из всей панк-тусовки я мог бы назвать другом, пожалуй, только тебя. Но ты и не панк.

Это было просто констатацией факта, и я понимал, что Илюха прав, но это было мне неприятно. Я был вхож в компанию настоящих панков, проводил с ними кучу свободного времени, пил с ними из одного горла палёную водку, «мишки-гамми» и «Виноградный день», я одевался, как панк, делал гелем иглы на голове, слушал панк-рок, и, несмотря на всё это, я понимал, что не являюсь одним из них.

Краткое замечание друга, брошенное между прочим, обвинением повисло надо мной, словно огромная сверкающая вывеска с надписью «Самозванец».

– Ну а ты, – неловко парировал я. –