Ничего святого - Степан Алексеевич Суздальцев

возможность, надежду верить в то, что Настя представляет собой мой идеал женщины, она чиста и невинна, что она не спала с моим лучшим другом на какой-нибудь вечеринке.

Но Илюха ответил «да». И всё. Я ждал, что он скажет «это было только один раз» или «это для неё совершенно ничего не значило» – и тут же понял, что всего противнее мне будет осознание того, что девушка, в которую я влюблён (именно в этот момент я впервые осознал характер своих чувств) способна заниматься сексом не по любви, а просто так. В более широком смысле я отвергал саму идею, что Настя в принципе была способна заниматься сексом – именно сексом, без каких-либо чувств, поскольку в моём понимании плотское соитие между мужчиной и женщиной возможно лишь в случае их духовного единения. Говоря проще, я не признавал секс без любви и хотел, чтобы девушка, которую я полюблю, придерживалась той же позиции.

Шестнадцатилетний юноша, выросший на английской классике, я искренне верил, что любовь – понятие вечное, что единожды полюбив, невозможно когда-либо полюбить снова. Более того, я не видел разницы между состоянием влюблённости и любовью (признаюсь, мой бурный нрав нередко способствует тому, что я и теперь не могу отличить одно от другого).

И раз Настя спала с Илюхой, значит, она любит его. Если же не любит, то для неё секс не подразумевает чувств, она не хранит себя для единственного человека, которого полюбит, и…

С этим справиться мне помог косяк, который протянул Илюха.

В конце новогодних каникул я вернулся на Светлогорский проезд, который захватил меня безысходностью тусклых будней, хоть до конца праздников оставалось ещё несколько дней. Обыденность окутала меня, словно кокон, не оставив и следа от беспечной недели, проведённой на Большой Никитской, словно её и не было в моей жизни.

Игорь продолжал проявлять чудеса воспитания, мама корила меня за любую провинность, даже если таковых и не находилось, и я старался проводить время в гостях у Артёма, но тому на Новый год подарили несколько компьютерных игр, которые более не привлекали меня, и потому делать у Фадеевых мне было особенно нечего.

Наступила третья четверть, самая длинная и ненавистная для всякого школьника. Я продолжал ходить к репетиторам: старался приходить вовремя на занятия по английскому, поскольку абитуриенты шли к англичанке плотным потоком, и, если я опаздывал на занятие, его длительность автоматически сокращалась: в назначенное время уже приходил следующий ученик. У Татьяны Спартаковны всё было демократичнее: абитуриенты были разбросаны более хаотично, и нередко наши занятия затягивались на три и даже четыре часа, вместо положенных полутора. Иногда мы с ней просто начинали говорить на отвлечённые темы, об истории, философии и государстве, и эти беседы казались мне более содержательными, чем «кухонные рассуждения» моих друзей, хотя никогда и не были настолько резкими и революционными.

Я продолжал свои занятия в школе: после Татьяны Спартаковны мне перестали быть интересны скучные однообразные уроки, но для поступления в университет я должен был принести аттестат.

По выходным я по-прежнему тусовался на поинте: в последнее время мы всё реже встречались на Чистых прудах и собирались на Арбате либо у высотки на Кудринской площади, нередко после попойки Илюха приглашал зайти к нему в гости. Иногда мы могли встретиться с Илюхой вдвоём и даже не говорили всем остальным, что куда-то идём. Мой друг стал всё реже ходить на поинты, и мне это казалось несколько странным.

В феврале мы с ребятами пошли на концерт группы «НАИВ».

Группа тогда активно выступала с презентацией альбома Alter ego.

Концерт был назначен на восемь. Мы со Шреком и Димкой пришли в «Точку» (так назывался клуб недалеко от Поганища) в половине девятого. Разумеется, по дороге мы успели раздавить бутылку портвейна, а потому пребывали в настроении благостном, как и большинство участников очереди на вход, столь длинной, словно здесь планировалось открытие бесплатного публичного дома.

Мы были далеко не последними, кто пришёл на концерт, – за нашими спинами весьма скоро сформировалась колонна молодых и отвязных ребят небольшого роста в кожаных куртках. Все ребята вокруг обсуждали концерты, музыку, алкоголь и где по дешёвке достать «тру» косуху. Периодически кто-то затягивал одну из песен группы «НАИВ», её повторял другой и вскоре она гремела на весь двор, разбитая в две сотни голосов:

Если вдруг всё пойдёт не так,

Крепче сжимай свой кулак, чувак,

Используй любые возможности

Сломать иллюзию защищённости!

Все эти бравые юноши и девушки вызывали у меня неподдельное восхищение: какой нрав, какой протест, какой бунтарский дух! Я наслаждался тем, что нахожусь среди них – этих свободных и непокорных, что катятся вниз по наклонной, с точки зрения высших сфер; все – в клетчатых брюках, говнодавах, с клёпаными ремнями и разноцветными ирокезами. Обилие ярких причёсок смешивалось в толпе в единое цветное пятно – пятно свободы и уникальности.

Я был в их компании, но не был одним из них. Мне тоже хотелось быть крутым и оригинальным, но для оригинальности мне не хватало клетчатых штанов, клёпаного ремня и цветной причёски, – без всего этого я несколько выделялся на фоне яркой толпы моих товарищей.

Очередь медленно двигалась к входу, и около девяти мы наконец вошли внутрь. Из тех, кого я знал, на концерт пришли только Шрек, Димка и Оля (они теперь встречались). Оставив «сладкую парочку», как их назвал Шрек, в холле мы прошли к бару, однако стоимость пива вызвала у нас отторжение к этому низкородному пойлу, да и смешивать его с портвейном было как-то негоже.

Шрек запросто познакомился с какой-то девчонкой, я старался ему не мешать. Вскоре заиграла музыка, народ, плотной толпой облепивший пространство вокруг сцены, начал выкрикивать слова песни, а я понял, что окончательно остался один: ни Шрека, ни его новой подруги рядом со мной уже не было.

Разумеется, я был знаком с творчеством группы «НАИВ» можно сказать «с пелёнок», – часть их песен я в детстве слышал в машине своего дяди. Новый альбом я тоже слушал несколько раз: многие песни крутили по радио, а остальные я нашёл в интернете. На дворе был 2008 год, – в силу вступала эпоха, когда преданные поклонники группы делали всё, чтобы сэкономить денег на покупке пластинки, чтобы иметь возможность купить лишнюю бутылку водки и распевать песни любимого исполнителя, шокируя прохожих отсутствием слуха и чувства такта во всех его проявлениях.

Я всё ещё был у бара, в некоем отдалении от сцены, и наблюдал народ, – народ тянулся к свету софитов, в котором представал кумир молодёжи с редким именем Саша Иванов. Мне нравился Саша. Это был безумно харизматичный и обаятельный человек, он обладал прекрасным голосом, и мне были близки его идеи.

Но сейчас передо мной был не человек, но икона, воплощённая в рок-н-рольной истоме, – он довлел над внимавшими ему, как Моисей, как великий патриарх древности. Он обращался к толпе, и толпа внимала своему демиургу.

Он нёс им идеи свободы и независимости, и они раболепно воспевали свободу и независимость.

– Спасибо вам всем, что пришли сегодня! – произнёс Саша.

Толпа ответила ему восторженным криком. Эти гости боготворили лидера группы «НАИВ»: они слушали все его песни, которые скачивали в интернете, и восхищались творчеством музыканта. Если бы их спросили: а как живёт артист, пластинки которого никто не покупает, они не смогли бы ответить, возможно, потому, что их любовь была искренней и беззаветной, они любили сердцем, а не умом.

Стоял погожий мартовский день.

После занятий с Татьяной Спартаковной я вернулся домой, где делать было решительно нечего.

Спартаковна задала мне написать сочинение по Толстому, однако садиться за него мне совершенно не хотелось. Я открыл роман «Морской Волк» Джека Лондона, но чтение не шло: в каждом звуке, каждом скрипе и каждом шорохе мне слышался роковой поворот ключа в замочной скважине, знаменующий возвращение Игоря. Мне близка была эта книга: чем-то наши отношения с отчимом напоминали отношения рассказчика с угрюмым капитаном,