Ничего святого - Степан Алексеевич Суздальцев

Мне тогда ещё не пришло в голову, что убеждения, построенные на отрицании, обыкновенно являются наиболее поверхностными уже хотя бы потому, что они являются вторичными, и за основу в них берётся утверждение, которое необходимо оспорить, – это сродни мусульманским мечетям, построенным на развалинах христианских церквей, которые возвели на развалинах римских святынь, в свою очередь построенных на развалинах иудейского храма.

Первого апреля меня ждал первый вступительный экзамен: творческий конкурс. Он состоял из трёх этапов: нужно было принести шесть своих публикаций в СМИ, написать творческое сочинение и пройти собеседование. В связи с этим в марте мои занятия у репетиторов вступили в фазу активной подготовки.

В июне меня ждали вступительные экзамены. Русский язык и литературу мне помогали выучить добрые люди из уважения к моему дяде, а вот за полтора часа занятий английского я отдавал 1500 рублей, то есть три минуты времени стоили 50 рублей. Полтинник был для меня достаточной суммой, чтобы никогда не опаздывать.

27 марта, как и каждый четверг, в шесть часов вечера я должен был быть в Митино, – Елена Викторовна занималась с учениками у себя дома. Я уже полгода ездил к ней раз в неделю и прекрасно знал, что путь от двери до двери занимает полчаса. Обычно я выходил в четверть шестого, чтобы не опоздать, но в тот день я собирался дольше обычного.

В четверть шестого мама выходила из дома, – она ехала забирать из школы Егора. Она предложила мне подвезти меня до остановки, откуда шли автобусы в Митино.

– Не могу. Мне нужно закончить домашку, – ответил я. – Я выйду через десять минут и успею доехать.

Пятнадцать минут спустя, закрыв дверь квартиры на нижний и верхний замок, я спустился на лифте и у входа в подъезд столкнулся с Егором.

– Привет, а где мама? – спросил его я.

– Поехала стричься.

– У тебя ключи от дома с собой?

– Нет.

– Ладно, вот мои ключи, – я протянул ему связку. – Если вдруг верхний замок не будет открываться навались на дверь и открой посильнее. Если не получится – зайди к дяде Саше Фадееву – он должен быть дома. Он поможет открыть верхний замок.

– Хорошо, – сказал Егор, и мы с ним попрощались.

«В крайнем случае, – решил я, – у него есть мобильный. Он сможет позвонить маме».

Я понимал, что уже начинаю опаздывать, и поспешил на автобусную остановку. В конце концов, наша с ним встреча была чистой случайностью: я уже должен был уехать на занятия, и мама об этом знала.

Пятнадцать минут спустя, когда я уже ехал в автобусе, в кармане зазвонил телефон. Ещё до того, как я достал его и увидел на дисплее слово «Мама», в сердце мне закралось дурное предчувствие. Больше всего я боялся, что она скажет, что Егор не смог открыть дверь, и я должен вернуться обратно.

Опоздание на занятие стоило бы очень дорого.

Скрепя сердце я поднял трубку.

– Какая же ты неблагодарная тварь, – сказала мне мать вместо приветствия. – Тебе что – сложно было подняться с ребёнком и открыть ему дверь?

– Нет, я просто опаздывал на…

– Ты что, не знаешь, что верхний замок тяжело открывается? Не знаешь, что Егор не может его открыть?

– Знаю, но я поэтому сказал ему попросить помочь дядю Сашу.

– Дяди Саши не было дома. Какая же ты гадина. Из-за тебя мне пришлось возвращаться, чтобы ребёнок не сидел под дверью, пока я не вернусь. Ты, вообще, представляешь, что сделал бы Игорь, если бы узнал, что ты оставил его одного у запертой двери?

– Но ты же знала, что я должен уйти, – неуверенно произнёс я. – Я ведь говорил тебе об этом, когда ты уезжала.

– Из-за тебя я теперь опаздываю на стрижку на полчаса. Ты понимаешь? Полчаса парикмахер будет сидеть и ждать меня. Ты понимаешь, как это некрасиво?

Но ведь если бы я опоздал на английский, меня сидела бы и ждала Елена Викторовна. И ведь меня в принципе не должно было быть дома к тому моменту, когда мама привезла Егора.

Но вместо этого я сказал:

– Мне очень жаль.

– Ах, тебе жаль! Какая же ты сволочь! Тебе совершенно насрать на всех, кроме себя. Тебе вообще нет дела до того, как будет выглядеть твоя мать, как ей придётся краснеть и униженно извиняться за опоздания, будто школьнице!

– Я не хотел, правда. Я не подумал…

– Потому что ты думаешь только о себе, о своей жопе и о своих занятиях. Мне очень стыдно, что я воспитала такую гадину. Очень жаль, что я не сделала аборт, когда была такая возможность.

Она повесила трубку.

Я испытал облегчение от того, что этот разговор наконец закончился и что мне не придётся возвращаться обратно.

Я знал, что она неправа, но тяжело противостоять человеку, от которого всецело зависишь.

Я понимал, что после последних её слов должен чувствовать обиду, негодование, жалость, но вместо этого ощущал лишь полное безразличие, приправленное ещё не в полной мере осознанным облегчением.

«Но как же так? – недоумевал я. – Почему же я ничего не чувствую? Почему у меня нет обиды, почему мнение родной матери не задевает меня?»

Доехав до нужной остановки, я пошёл к дому Елены Викторовны, успев точно вовремя, отключил телефон и с радостью провёл полтора часа, занимаясь английским. Пожалуй, никогда ещё её занятия не доставляли мне такого удовлетворения.

О матери, её гневе и несправедливости я вспомнил лишь на обратном пути. День был не тёплый, но солнечный. Солнце клонилось к закату, и небо радовало глаз золотыми красками, прошитыми алыми нитями.

Сев в автобус, я приметил симпатичную девушку. Она поймала мой взгляд и отвернулась, но при этом уголки её рта поползли вверх.

«Вот интересно, – подумал я, – если я подойду к ней и познакомлюсь, может ведь так случиться, что я ей понравлюсь. А если мы познакомимся, понравимся друг другу и она в меня влюбится, а потом мы начнём встречаться, она будет счастлива. И это я сделаю её счастливой. В этом случае она вряд ли будет жалеть о том, что я родился. Хотя, возможно, ей просто приятно, что на неё обратили внимание. Ну и ладно. Даже если я просто улыбнусь ей и она улыбнётся в ответ, она всё равно не будет жалеть о том, что я родился на свет. Почему же тогда об этом жалеет мама? – размышлял я. – Ей было бы лучше, если бы меня не было?»

Иногда для того, чтобы понять что-то, достаточно одного верно сформулированного вопроса. И этот вопрос был именно таким.

Ведь если бы тогда – чуть меньше восемнадцати лет назад, сделав аборт, мама не вышла бы замуж за моего отца, она спокойно уехала бы из России и, путешествуя по Европе, не терзала себя мыслью, что где-то на Ленинском живёт её сын.

А если бы она вернулась и, встретив Игоря, вышла бы за него замуж, они создали бы семью, завели ребёнка и были бы счастливы. Они бы любили друг друга, проводили бы вместе время, и это была бы образцовая семья. Но именно из-за меня их жизнь стала невыносимой.

Я был словно инородное тело, попавшее в организм. Игорь, глава и защитник семьи, играл роль иммунитета, а моя мать воспринимала инородное тело, как часть организма, и защищала его. И таким образом я год за годом уничтожал их семью, как гангрена медленно сжирает человека.

И раз так, мне не нужно было отравлять их жизнь своим присутствием. Однако я не был готов уйти из дома, а сама мысль о самоубийстве была мне противна. А значит, мне оставалось ждать, пока я не поступлю в университет, не найду работу и не стану совершеннолетним. То есть нужно было подождать всего год.

Как часто, когда нужно действовать и немедленно, мы ждём благоприятного момента.

Как сказал поэт, мы сидим у разбитых корыт и гадаем на розе ветров.

Но «благоприятный момент» и «самое время» не одно и то же. Обычно «самое время» случается именно тогда, когда человек к этому не готов, и, возможно, так происходит именно для того, чтобы человек сам создал этот благоприятный момент. Все великие поступки совершаются людьми, когда они делают то, что им доселе было не свойственно.

Когда