Ничего святого - Степан Алексеевич Суздальцев

– Неужели? – усмехнулся Илюха, выпустив облако густого сигаретного дыма.

– Да ты посмотри на себя! Расписная косуха, рваные джинсы, клёпанный напульсник, ирокез на голове. Кто же ты тогда, если не панк?

– Илья Курбский.

– Ну так тебя зовут. Это просто твоё имя.

– А разве этого недостаточно?

Я несколько опешил. Ожидая, что Илюха сейчас назовёт себя одиноким странником, белым волком или сыном свободы, я никак не думал, что он просто назовёт своё имя. И в этом имени было намного больше, чем в любом из прозвищ, которые мы сами себе придумывали.

Мы все имели своих героев и, называясь их именами, подсознательно желали получить качества, им присущие. Это удавалось не каждому, но многие, подражая своим кумирам, действительно перенимали некоторые их черты, теряя вместе с тем частицу собственной личности. Чем более мы стремимся стать кем-то другим, тем сильнее мы теряем самих себя. В этом и есть суть заповеди «не сотвори себе кумира», ведь поклонение кому-либо, стремление «быть подобным» лишают человека оригинальности и вместе с тем частицы его неповторимой души, которую он безвозмездно дарит своему идолу. Каждый раз, стремясь думать, как кто-то, поступать, как кто-то, жить, как кто-то – кто-то другой, мы убиваем часть своего «я», заполняя это место другим. Каждый раз, вешая на стену чей-то портрет или думая о человеке, мы дарим ему часть самих себя.

Мы приходим в этот мир чистыми и свободными, не имея ничего, кроме безгрешной души и имени, данного при рождении. Эти две вещи есть самое святое, чем мы обладаем. И, в отличие от здоровья, имущества и самой жизни, у человека нельзя отнять его душу и его имя. Так почему же столько людей добровольно лишают себя самого ценного? Единственный мой ответ – по невежеству, либо из лени. Каждый, пускай самый опустившийся человек, стремится возвыситься, но ведь куда проще назваться именем, вызывающим восхищение, нежели совершить поступок, достойный восхищения. Куда проще повесить на стену портрет мудрого вождя или преклонить колени перед образом распятого, но не сломленного человека.

История не помнит последователей – история помнит личности, все остальные исчезают, как тени после восхода солнца, оживая лишь в редких воспоминаниях близких людей, чей век не столь уж долог.

Но не только восхищаясь кем-то конкретным, люди утрачивают свою личность. Каждый раз, когда человек чувствует себя частью какой-то группы, он замещает свою энергию энергией этой группы. Каждый раз, говоря «я – русский», «я – православный», «я – панк», «я – офицер», «я – член профсоюза», человек нивелирует частичку своей души.

Какими безликими выглядят участники крестного хода, политического митинга, посетители рок-концерта и представители пускай даже субкультур.

Илюха уже тогда понимал всё это. Я был ещё слишком юн разумом, чтобы осознать смысл его послания, но столько было энергии в звуке его имени, что я почувствовал это сердцем, позвонил Коляну и сказал, что не приеду.

У Илюхи в квартире был чулан – это было единственное помещение, которое запиралось на ключ. Не могу сказать, чтобы я стремился туда попасть, однако это место обладало известной степенью притягательной таинственности, подобно схрону жён Синей бороды или восточному крылу в замке диснеевского Чудовища.

Но как-то Илюха залезал в чулан и, видимо, забыл его закрыть. Я шёл из гостиной в кухню и случайно посмотрел в приоткрытую дверь. Внутри стояли мощные лампы дневного света, освещавшие несколько горшков с кустами марихуаны.

– Интересно? – спросил Илюха, вышедший из своей спальни.

– Да у тебя тут уголок юного натуралиста!

– Я надеюсь, ты понимаешь, что об этом лучше никому не рассказывать?

– Я надеюсь, ты понимаешь, что говорить это было лишнее, – в такт другу ответил я.

– Раз ты всё равно узнал мою тайну, мне нужно либо тебя убить, либо тебя раскурить.

– Думаю, второй вариант более подходит, – предложил я.

– Да, пожалуй.

В итоге я задержался у Илюхи на несколько дней.

Как-то вечером, вернувшись из магазина с продуктами, мы с Илюхой укромно расположились в его гостиной, чтобы чинно покурить травку, наслаждаясь музыкой Rolling Stones из динамиков музыкального центра.

Во время песни Love is Strong Илюха, скручивавший косяк, перебил Мика Джаггера, отметив, что лучше всего эта музыка подходит для секса. Я честно признался, что никогда не трахался под Rolling Stones. Признаться в собственной невинности Илюхе у меня не хватало смелости, даже несмотря на то, что мы с ним были друзья.

Многозначительно кивнув, он сказал, что мне нужно найти себе девушку.

– Ну, вообще-то, есть одна девушка, – замялся я.

– Настя, – констатировал он и, отметив разительную метаморфозу в моём лице, раскатисто рассмеялся.

Я сначала хотел возмутиться, – меня несколько оскорбил смех над моими чувствами, затем мне пришло в голову просто отказаться это обсуждать, но немой вопрос «как ты, твою мать, узнал?» никак не сходил с моего лица.

– Ты слишком меняешься в её присутствии, – объясни Илюха. – Краснеешь, начинаешь глупо улыбаться, у тебя даже голос меняется: ты начинаешь орать хриплым алкоголическим басом, словно Боярский.

Чёрт! Идиот! Как можно было так обосраться? – Тонкая вереница подобных вопросов, сопровождавшаяся всевозможными глагольными формами, пронеслась в моей голове, выливаясь в один вопрос:

– Она знает?

– К счастью, она не видела, как ты себя ведёшь, когда её нет рядом, поэтому…

– Потому она просто считает меня придурком!

– Вероятнее всего, так и есть.

Мне в голову пришло сразу несколько красноречивых определений, которыми я хотел бы выразить всю экзистенциальную безысходность сложившейся ситуации, и наиболее ярко я смог описать действительность фразой:

– Это пиздец!

– Расслабься, мужик, не всё так плохо.

– Раз уж мы заговорили об этом, – неуверенно начал я, – не знаешь ли ты, насколько сейчас свободно её сердце?

Вопрос, заданный столь аккуратно, вызвал в Илюхе новый взрыв хохота.

– Насчёт сердца, – произнёс он, отдышавшись. – Я вообще не уверен, что у Насти оно выполняет какие-либо функции, кроме кровообращения. И вообще, хочешь понравиться Насте, завязывай с джентельменством. Либо ищи девушку в институте благородных девиц.

– Но отчего ты решил, что, если Настя тусуется с панками, в ней не может быть возвышенности и благородства?

– Эти качества не обязательно сопровождаются мильтоновскими оборотами.

Задумавшись над фразой друга, я признал в ней зерно справедливости и уже хотел было повторить свой вопрос, но Илюха меня опередил:

– Если же интересно, нет ли у неё постоянного парня, то, кажется, нет.

Меня очень больно зацепило слово «постоянного», и я попросил уточнить, что именно он имеет в виду.

Илья ничего не сказал: лишь посмотрел на меня взглядом настолько красноречивым, что дальнейших объяснений не потребовалось.

– А почему ты так уверен, что у неё были… – тема была очень щекотливая, и я не знал, как правильнее подступиться к ней, – эти… непостоянные…

Илья продолжал смотреть на меня своим твёрдым открытым взглядом, спокойно ожидая, пока я догадаюсь.

Что-то тяжёлое внезапно рухнуло мне в живот, грудь сдавило, словно я надел тугой женский корсет из китового уса, плечи мои ссутулились под необычайной тяжестью открывшейся мне истины, которую я предпочёл бы не знать.

– Ты… ты с ней…

– Да, – ровным тоном, в котором не было и тени смущения или стыда, ответил Илюха.

Он сказал эту фразу сразу, без раздумий, заминок и театральных пауз, но в тот краткий миг между вопросом и ответом, хоть всё уже было ясно, я надеялся, что он ответит «нет». И я принял бы это «нет» и даже на какое-то время (возможно, длиною в жизнь) поверил бы своему другу. Хоть рассудком я понимал, что отрицание ничего не изменит, что оно будет очевидной ложью, я хотел, чтобы он сказал «нет». Это волшебное слово дало бы мне