Приз - Полина Дашкова

Конечно, кристаллы — лишь подобие клеток. На самом деле онимертвы, хотя функционируют вполне полноценно с биологической точки зрения.

Существа, полученные таким образом, не воспринимают себя,как люди. У них проблемы с самоидентификацией. Каждый из них видит себясверхчеловеком, и чувство собственной исключительности является главным иединственным из всей бесконечной гаммы чувств, которые даны от рожденияобычным, натуральным людям.

Смесь зависти и высокомерия — вот топливо, на которомработают эти уникальные биомеханизмы. Зависть ко всему живому выражается вмощной некрофилии, в страсти к мертвому, разлагающемуся, в неутолимом желаниирасчленять и уничтожать живое, как бы уподобляя его себе, то есть делаямертвым.

Высокомерия в них столько, что обычный человек просто лопнулбы, надуйся он до такой степени. Но для искусственного биомеханизма это всеголишь составная часть внутреннего топлива.

Впрочем, они тоже лопаются, рано или поздно. Не стоитзабывать, что при всей уникальности каждый из них — только плагиат, грубый инедолговечный.

Уже к 42 году великий фюрер, кумир толпы, полководец,превратился в развалину. У него тряслись руки, подгибались колени, он сильногорбился из-за искривления позвоночника. Он страдал страшными головными болями,плохо видел, но упрямо не желал носить прописанные ему очки. Тексты его речейпечатались огромными буквами на специальной «фюрерской» машинке. Во времявоенных советов он рассматривал карты через гигантскую лупу, забывал, чтоговорил он и что говорили ему минуту назад, при малейшем возражении,неповиновении или просто так, без всякой причины, начинал кричать и дергаться вистерических припадках. Позже появились признаки глухоты и болезни Паркинсона.В носоглотке росли полипы, не осталось ни одного здорового зуба, кожа постояннопокрывалась пятнами экземы, желудок и кишечник сводили болезненные спазмы.

«Плагиат. Грубая работа», — повторял про себя Штраус, когдаему приходилось осматривать и консультировать вождя.

У доктора Штрауса не раз появлялся шанс стать личным врачомфюрера. Но он благоразумно уступал эту честь другим: Мореллю, Брандту,Штумпфеггеру.

Морелль — наглый необразованный авантюрист. Десять лет онколол Гитлера всякой дрянью: вытяжками из кишечника и яичек быков, гормонами внемыслимых количествах, амфетаминами, которые создавали иллюзию бодрости, но,по сути, являлись наркотиками. Если бы фюрер был человеком, он бы давно умер отлечения доктора Морелля. Доктор Брандт также не отличался талантом ипрофессионализмом. Чиновник, имперский комиссар здравоохранения и медицинскойслужбы, имперский комиссар по санитарии и гигиене. Чиновник не может бытьхорошим практикующим врачом, для него карьера важней науки. Доктор Штумпфеггер— мальчишка, неплохой хирург, но мало опыта. Умеет только извлекать пули иосколки, зашивать раны, оказывать самую первую примитивную помощь. Совершенноне разбирается во внутренних болезнях. Впрочем, это не важно. Отто Штрауспредпочитал иметь дело все-таки с натуральным материалом, с людьми, а не смеханизмами. Фюрер был слишком опасным и безнадежным пациентом. Штраус не лез ссоветами к своим высокопоставленным коллегам, если его вызывали дляконсультаций, он всегда говорил то, что от него желали услышать. Он предпочиталоставаться в тени и не терять драгоценного времени, не упускать уникальныхнаучных возможностей, которые предоставили ему война и концлагеря. Он с самогоначала сделал ставку на Гейни, на своего друга, одноклассника, спокойного,предсказуемого. Живого человека, а не грубую подделку.

Лестница кончилась. Хлопнула дверь. Пахнуло свежестью. Каплимелкого холодного дождя чуть слышно застучали по лаковому козырьку генеральскойфуражки.

Штраус решил немного пройти пешком, подышать влажным чистымвоздухом.

— А ты сам что такое? Человек или машина? — отчетливопроизнес детский голос у него в мозгу.

Он остановился, замер. Улица была пуста. Только чтопрозвучал вопрос, который Штраус иногда задавал самому себе и пока не находилответа. Вопрос был произнесен странным голосом на каком-то чужом языке, норазве мысли всегда облекаются в знакомую словесную форму?

Он решил, что в данном случае у него просто слегка зазвенелов ушах от тишины. Что касается нагретого перстня и пульсации в правой руке, этотоже вполне объяснимо. Так называемый писчий спазм. Он ведь очень много пишет,от этого может нарушаться кровообращение.

Генерал двинулся дальше, по мокрой пустынной улице. Рядоммедленно ехала его машина. Сквозь чистые стекла был виден тяжелый профильшофера.

Мыслительный аппарат настроился на обычный рабочий ритм.Штраус не особенно страдал из-за того, что не мог ответить самому себе навопрос: «кто я?» Это был глупый вопрос, от него веяло чем-то чужим ивраждебным. Рефлексия, попытка понять себя, посмотреть на себя со стороны,чрезвычайно опасна для психического здоровья и чревата тяжелой депрессией.

Адольф Гитлер исчез. Штраус знал, что довольно скоро грубаяподделка развалится окончательно, и нечего о нем думать. Перед его мысленнымвзором стали возникать и исчезать другие. Живые люди. Разнообразные интересныеособи. Генералы, адъютанты, секретари, врачи, астрологи, массажисты, горничные,повара. Штраус видел все их слабости, страсти, страхи, все их неврозы, подагры,желудочные язвы и вставные зубы. Знал, чего они хотят, на что способны, и мог сточностью до грамма определить весовую разницу между амбициями и возможностямикаждого из них. Многих он консультировал и лечил. Он никогда не был и несобирался стать главным врачом Рейха, но многие считали его лучшим врачом ислепо ему доверяли.

Василиса видела этих людей так ясно, словно смотрела слайды.На самом деле она давно спала. Мыслительный аппарат Отто Штрауса работал слегким ритмичным пощелкиванием. Врач, заглянув в палату, заметила, что онаслегка дергается, как будто икает во сне.

* * *

Григорьев больше не мог сидеть в подвале. Ему не хватало воздуха.Он боялся, что опять станет дурно.

— Генрих, давайте выйдем, поужинаем где-нибудь, — предложилон.

— Охотно, охотно, Андрей. Тут неподалеку чудесныйитальянский ресторанчик. Там подают лучшее во Франкфурте карпаччо из лосося,неплохо готовят салаты и телятину гриль. Пойдемте. Нам обоим надо подышать иподкрепиться.

Рейч долго, тщательно запирал все свои замки, проверялсигнализацию. Наконец они оказались на улице.

Глотнув прохладного вечернего воздуха, увидев дома, огни,людей, нарядную набережную, Григорьев почувствовал себя так, словно вернулся изсклепа, с того света.

Итальянский ресторан оказался в десяти минутах ходьбы, прямона набережной. Несколько столиков стояли на открытой веранде, под полосатымтентом. Все они были заняты, и пришлось ждать еще минут двадцать. Все это времяРейч молчал и смотрел на разноцветные зигзаги огней, танцующие в черной водеМайна. В глазах его застыло какое-то новое, детское, мечтательно-спокойноевыражение.