12 новых историй о настоящей любви - Джон Сковрон

что материализовалось в новом воспоминании – верхняя толще нижней, и рот слегка кривится в ту сторону, где ямочка. – Надо было начать с этого.

Мы в художественном классе. Там белоснежные стены и всегда пахнет красками и восковыми мелками. На задней стене полки, куда ученики складывают сушиться свои работы после урока. До того, как я начала отставать по этому предмету, потому что не сдала два проекта, я почти каждый день приходила сюда после уроков, чтобы позаниматься. Мне нравилось мерное жужжание ламп, спокойная атмосфера. А мне нелегко было обрести спокойствие.

Одноклассники сидят напротив меня полукругом. Я сижу на стуле, справа от меня парта, а от моей головы тянутся электроды к стоящему рядом прибору. Экран развернут к классу. Даже без электродов я знала, сколько мне тогда было лет, по цвету ногтей: в девятом классе у меня была мания красить ногти в уродливые кричащие цвета: кислотно-зеленый, фиолетовый с блестками, неоновый синий, ярко-оранжевый. Все, что должно быть красивым, мне нравилось делать уродливым. Или интересным. Иногда я не чувствовала разницы между двумя этими понятиями.

Это был второй мой крупный проект в девятом классе, после фотографий скал с любовными посланиями. Я увлеклась внутренним строением мозга, как будто это могло объяснить все, что происходит со мной и внутри меня. Повинуясь странному порыву вдохновения, я подала документы на грант для молодых художников и купила этот портативный прибор, передовое открытие в нейробиологии. Врач научил меня, как им пользоваться, сидя со мной по несколько часов после уроков, и вскоре я притащила его в класс.

Я не стала ничего объяснять, просто прицепила к себе электроды и стала показывать одноклассникам мозговые волны и как их можно менять. Сначала я проделала упражнение на расслабление, показав, как ведет себя мозг во время медитации. Потом решала математические задачки. Слушала своих любимых комиков. Поделилась своим самым стыдным воспоминанием: как в шестом классе я чихнула, стоя у доски, и измазала соплями все лицо. Мозговые волны менялись и двигались в зависимости от того, что я делала.

Я старалась не давать воли моментам эмоциональных потрясений: то жуткое утро, когда мне было пять лет и мама не спустилась к завтраку, когда я увидела, что ее машины нет на месте. Я хранила свой внутренний хаос в секрете. Мне хотелось только показать, как работает мой мозг. Как часовой механизм.

Когда я закончила, зазвучали нестройные аплодисменты. Не слишком восторженный прием, но это меня и не удивило. Им никогда не нравилось, что я делаю. Одна из девочек подняла руку и спросила учителя:

– Э-э… мистер Грегори? А разве это вообще можно считать искусством? В смысле, она же просто показала нам свой мозг.

– Это можно считать перформансом, Джесса, – сказал мистер Грегори, снимая очки. – Подумай сама, что ты только что сказала: она показала нам свой мозг. Это намеренное проявление уязвимости. Это крайне редкая вещь как в жизни, так и в искусстве. Ведь искусство прежде всего требует уязвимости и смелости ее проявить.

Он подмигнул мне. Мистер Грегори был одним из составляющих спокойствия, которое я чувствовала в этом кабинете. Он, казалось, всегда понимал, к чему я веду, даже если я сама не совсем это понимала.

– Почему мы здесь? – нахмурившись, спросила я у Мэттью в настоящем. – Мы ведь тогда даже не были знакомы.

Мэтт сидел в конце класса, сбоку, склонив голову над тетрадью. В настоящем он улыбнулся мне. Ямочка на щеке, лукавый взгляд, белозубая улыбка.

– Потому что именно здесь началась наша история, – сказал он. – Ты была такой… Их мнение тебя совершенно не интересовало. Как будто все слушали одну песню, а ты другую. И боже мой, как же мне это понравилось. Мне тоже захотелось так.

От его слов у меня возникло странное чувство: будто я стала частично невесомой, как бумажная салфетка или крылья бабочки.

– Ты считаешь, меня не волновало, что они обо мне думают? – Я покачала головой. Я не могла позволить ему заблуждаться на мой счет, не в такой момент. – Конечно, волновало. Я до сих пор краснею, вспоминая об этом.

– Пусть так, – сказал он. – Но я пошел на ту вечеринку в десятом классе, потому что знал, что там будешь ты, а мне хотелось с тобой познакомиться. Мне очень понравился тот проект. Мне нравились все твои проекты. Мне казалось, ты показываешь мне себя, и хотелось отплатить тебе взаимностью.

У меня слегка вспыхнули щеки.

– Ты никогда не рассказывал…

– Ну, ты как-то сказала, что тебе неприятно говорить о старых проектах, – пояснил он, пожав плечами. – Так что я решил не поднимать эту тему.

– Понимаешь, именно поэтому я и боялась принимать лекарства, – мягко сказала я. – Боялась, что из-за них я больше не смогу заниматься искусством. Ведь именно эмоции, иногда очень сильные, заставляют меня творить.

– Но ты ведь можешь чувствовать себя лучше и в то же время создавать интересные работы.

– Не знаю, – я закусила губу. – Я привыкла быть в таком состоянии. Нестабильном. Как ходячий комок нервов. Я боюсь, что, если избавлюсь от этих перепадов настроения, как вверх, так и вниз – особенно вниз, во мне не останется ничего интересного.

– Клэр, – он встал, прошел между стульев и уселся на корточки рядом со мной, положив руки мне на колени. – Этот комок нервов – не ты. Это та штука, которая живет у тебя в голове и придумывает всякие глупости. Если ты от нее избавишься, только представь, что ты могла бы сделать. Кем бы ты могла стать.

– Но что, если… если я начну принимать лекарства и стану скучной плоской личностью? – спросила я с некоторым надрывом.

– От лекарства такого не должно быть. Но если вдруг так и будет, попробуешь другое, – его руки сжали мои колени. – И скажи честно, разве «плоско» так уж отличается от того, как ты чувствуешь себя сейчас?

Я ничего не ответила. Большую часть времени я была так близка к тому, чтобы свалиться в самую мрачную и пустую часть своей души, что пыталась не чувствовать ничего вообще. Так что единственная разница между этим и бесчувственным состоянием под лекарствами было сознание того, что я все еще могу туда попасть, если понадобится, хотя я ни за что этого не сделаю. Именно в этой части моей души и обитала настоящая я, говорила я себе. Там было и искусство.

Но может быть – может быть! – оно было не там. Я была убеждена, что изменения в моем мозге лишат меня способности творить… Но, возможно, на самом деле