В старом Китае - Василий Михайлович Алексеев

и живо, как в Китае. Изображен бамбук: целое деревцо гнется от ветра (острый узенький листочек — одно движение кисти, рисунок — каллиграфия), или только коленце его ствола, или маленький бамбуковый росточек с прижатыми чешуйками листьев, — все это не просто красивый рисунок, но и тонкий намек, комплимент. Бамбук — символ благородства: внутри он емок ко всему лучшему, снаружи — твердо сопротивляется скверне мира. Конвертик с его изображением уже сам по себе означает привет благородному другу. Цветок лотоса — летний привет другу с такой же ароматной личностью. Каллиграфическая надпись еще дополняет этот комплимент: «Его аромат чем дальше, тем чище». Надписи, как я уже неоднократно говорил, дороги даже неграмотному китайцу, что же касается почтовой бумаги и конверта, то тут, конечно, каллиграфия приобретает полную самостоятельность и ценится не меньше самого рисунка. Иероглиф, написанный старинной вязью, имитация архаического почерка или просто мастерски начертанные знаки — это само по себе прекрасное искусство и к нему ничего не надо добавлять.

Наконец, могут быть рисунки без надписи и без намека — просто красиво и только. Птица нахохлилась на ветке, рыбы среди водорослей, цветущая дикая слива (мэй), старик-поэт на ослике, причудливый слоистый кусок скалы, пейзаж... Эстетический коэффициент ценится в Китае очень высоко. Чувство красоты и самая настоятельная потребность в ней органически присущи этому народу. Самые жалкие убогие лачуги не обходятся без какой-нибудь картинки на стене или вырезки из бумаги (на что, как известно, китайцы большие мастера), приклеенной прямо на оконную бумагу, заменяющую стекло. Долгие культурные века улеглись в фантазию китайского народа, сочетающую отвлеченную работу мысли с непосредственной близостью ее к окружающей природе. Яркий символ воплощается в откровенную, правдивую форму. Это — общая черта всего китайского искусства.

Возвращаясь в гостиницу, заходим на почту. Разговорились с немцем почтарем. Интересны его рассказы о порядках в здешнем чиновничестве. Губернатор, бывший ханьлинь (академик), теперь возлежит на кане, имея перед собой папиросы, сигары, крепчайшие в мире водки и горелки опиума с обеих сторон. И ничто его не берет, и ни во что он не вмешивается. Нищие на ночь размещаются около стен губернаторского ямыня и курят опиум.

2 сентября. Вчера получили отказ губернатора в визите (болен) и любезное приглашение фаньтая (губернский казначей, второе после губернатора лицо). Отправляемся и в сложно запутанном ямыне фаньтая находим самый чудесный прием.

Фаньтай — весьма интересный и интересующийся человек. Расспрашивает решительно обо всем: чего хотим, что ищем, каков маршрут и т. д. За столом, сервированным по-европейски, говорим на темы самые разнообразные.

После визита нанимаем телеги и, трясясь по ужасным улицам, объезжаем несколько храмов. Городские телеги очень нарядные, запряжены сытыми, крепкими мулами. Но мостовая — это серия колдобин и кое-как положенных камней.

В храме Человеколюбия видели знаменитый несторианский памятник, вызвавший большие разговоры в печати. Стела была воздвигнута при Танской династии (781 г.). Открыта в Сианьфу в 1625 г. Сейчас же памятнику явно угрожает опасность быть взятым на надобности военных построек: вплотную к храму подходит забор военной школы.

Исторические памятники, подобные этому, равно как и развалины синагоги, виденные нами в Кайфыне, — единственное, что оставили в Китае такие религии, как несторианство, манихейство, иудейство, прошедшие в Китае совершенно бесследно.

Проезжаем мимо подворий, в которых, судя по надписям, жили во время экзаменов кандидаты на цзюйжэньскую степень. Как известно, отбор государственных людей в Китае производился до 1905 г. на основании особых литературных испытаний, свидетельствующих о проникновении молодого человека в конфуцианское исповедание китайской культуры. Эти экзамены были трояки: начиная от кандидата первой степени (сюцай) и кончая «поступающими на службу» (цзиньши), экзаменовавшимися в столице. Цзюйжэнь — вторая степень, экзаменовались на нее в губернском городе. Таким образом, всякий кандидат, искавший степени, обязан был путешествовать из своей провинции сначала в центр провинции, а затем и в столицу, что, конечно, осуществимо лишь для состоятельных людей.

В центре площади высится Куйсинлоу — храм литературного бога Куй-сина. Интересны надписи, обращаемые к нему с мольбами помочь «карабкаться туда, где феникс и дракон» (т. е. достичь недосягаемых высот творчества), помочь добиться в литературных сочинениях такого же успеха, какого добился искусный стрелок Ян Ю-сай, попадавший за сто шагов в лист березы и т. п.

Фантастические трудности экзаменов вызвали целый поток подобных апелляций к божественному покровительству. Однако народная пословица недаром говорит, что «на экзаменах не судят о литературных достоинствах», а исключительно о лицах, подающих сочинения; и имеющих ту или иную протекцию. И эта земная протекция, надо полагать, была куда действенней божественной, особенно, если к ней добавлялась еще солидная взятка.

Из остальных храмов любопытным и новым для меня был храм Ма-вана (бога коней), защищающего от конокрадства, а заодно и вообще от воровства. Надписи просят его сохранить «моего тысячеверстого скакуна» (т. е. способного пройти тысячу ли), «обеспечить, спокойствие» и т. д. На лавках, на домах торговцев часто можно увидеть изображения Ма-вана и духа огня Хо-сина — тоже весьма популярного в здешних храмах, которым поклоняются и приносят жертвы торговые люди. Надписи в честь этих духов, видимо, вывешиваются как защита от воров.

4 сентября. Бродил по улицам в сопровождении старика сторожа. Местный житель в роли проводника незаменим. Он делает более близким соприкосновение с населением, усиливает доверие, становится связующим звеном. В этом я неоднократно убеждался на протяжении всего путешествия. Наши молодцы — Сун, фотограф Чжоу и эстампер Цзун — все время служат нам таким «звеном», и без них очень многое осталось бы для нас совершенно скрытым. Но сегодня они с утра разбрелись по лавкам, охотясь за великолепными бараньими шкурами, которыми славится здешний рынок. Это — явно степной «продукт». Сианьфу пахнет уже степью.

Уличная торговля прямо кипит. Утиные яйца, свежие и «изменившиеся», живность всякого рода: гуси, куры, утки; плоды: шилю, яблоки и, главное, арбуз на чох (мелкую монету), притягивающий покупателей, и т. п. Тут же — масса изделий из бамбука, хитроумно и ловко сплетенных: отделка мебели, всевозможные корзины. Шум толпы, крики торговцев, пронзительные трели детских глиняных свистулек, продающихся всюду, сливаются в общий звуковой хаос, в котором нелегко что-нибудь различить.

Квартал, где расположены католическая и шведская миссии, полон всевозможных шарлатанов, над домами которых вывешены надписи: «Прикоснусь, и болезнь исчезнет», «Умею хранить жилище и изгонять злых бесов» и т. п. У ворот одного дома висит грубое человеческое чучело. Оказывается, это — для пристыжения домашнего вора.

Проходим мимо аптеки, на которой огромными буквами написано: «Лэй-гун». Старик говорит, что это — название лекарства. Висят свиные пузыри