Лют - Дженнифер Торн

облегчения. Этот пьяный в стельку засранец, мой муж, стоит, привалившись к двери в гостиную, и бессмысленно глазеет на разбитую бутылку виски на полу в надежде, что осколки уберет кто-то другой. Возможно, он полагает, что, если не говорить и не думать о них, они исчезнут.

Стоп. Дело не в его лени. Хью напуган до смерти, и, когда он наконец поворачивает голову в мою сторону и понимает, что это я, его глаза медленно закрываются. Он на грани обморока.

Стиснув зубы, аккуратно обхожу разбитую бутылку и лужу. Снизу, с лестницы, показывается голова бледной от волнения Салли. Крякнув, подставляю плечо и переношу вес Хью на себя. Обращаюсь к Салли:

– Я за ним присмотрю.

– А я все тут уберу, – благодарно отзывается она.

Шатаясь от тяжести, тащу Хью вверх по лестнице, отделанной затейливой резьбой. Мне вдруг приходит в голову, что лучше было бы уложить его проспаться на диване в гостиной, но мы уже на середине пути, и, как говорят местные, «потратил на дело пенни, потратишь и фунт». На поясе у Хью по-прежнему болтается брелок с ключами, и, пока я практически волочу мужа на себе, железки больно врезаются мне в бок. Надеюсь, Хью не рухнет в беспамятстве и не раздавит меня своим весом. Обидно будет умереть такой смертью в День «Д».

– Люблю тебя, милая, – мурлычет Хью мне в ухо, когда мы добираемся до верха, и позволяет мне отвести его в нашу спальню.

Там я снимаю с него туфли, отцепляю от ремня связку ключей и укладываю мужа на кровать, прямо на покрывало. Еще не дойдя до двери, слышу за спиной его храп. Несколько секунд с нежностью смотрю на Хью, словно на собственное дитя. Однако он не дитя, а взрослый мужчина, лорд Тредуэй. Который в разгар чертова Дня «Д» напился до потери пульса.

Я тихо закрываю дверь в спальню и ухожу, но потом в задумчивости останавливаюсь. Нахожу в связке мастер-ключ, подходящий ко всем замкам. Я никогда им не пользовалась. А сейчас воспользуюсь. Вот так. Теперь Хью в безопасности. Теперь он не будет наблюдать за нами из окошка, нервируя всех и каждого на лужайке. Это все не для него, он просто не готов. Пускай лучше отдохнет.

19:00

– «Волшебные существа деловито сновали по лесу. Все были заняты своими делами и не обращали внимания на детей»[6], – читаю я.

Уложив голову мне на колени, Чарли сгибает пополам травинки и слушает сказку. Эмма угнездилась тут же, на моих коленях, и напряженно глядит на вязы, полная решимости обнаружить в них фею. А что, если в День «Д» вокруг полно призраков: трупов, лошадей и марширующих отрядов, – почему бы не появиться и феям? Волшебство пополам с кошмаром.

Впервые за весь день чувствую умиротворение. Всё ровно так, как должно быть, все на своих местах, в том числе и мои дети, уютно устроившиеся рядышком со мной. Пока солнце не опустится за горизонт, они ни на секунду не отойдут от меня, уж об этом я позабочусь.

– Сто лет не открывала эту книжку! – Дженни Пайк наклоняется взглянуть на обложку, потом машет Брайану. – Пап, помнишь, как ты мне ее читал?

– Вроде припоминаю. – Он смеется через плечо. – Что-то про большое дерево.

– Волшебное дерево, – поправляет Дженни. – Мои дети выросли так быстро, что я не успела подсунуть им все книжки, которые хотела.

– Тогда перечитайте их сами, – с улыбкой предлагаю я. – Я, например, так и собираюсь поступить.

– Вы правы. Жизнь слишком коротка. – Насмешливо мне подмигнув, она подходит к бару, где стоит ее муж, и присматривается к часам на запястье Иэна, стареньким, на истертом кожаном ремешке.

– Семь! – громко извещает она, и все отвечают ей бодрыми возгласами.

Осталось чуть-чуть. Два с половиной часа, но вслух мы этого не произносим. В следующие сто пятьдесят минут из собравшихся здесь погибнут трое. Мы не произносим этого вслух. И только когда Джо, прихрамывая, выходит из-за угла дома и тень тянется за ней по земле длинным шлейфом, я наконец осознаю, который час. Пора приглашать гостей к столу.

Собираюсь подхватить Эмму, встать и спросить у Джо, все ли готово, однако в этот момент Брайан поднимает кружку, и публика внезапно умолкает, будто сверчки, когда в небе над лугом проплывает туча.

– Отдадим же им честь!

В крохотной вселенной вокруг меня люди поднимают стаканы и кружки. Все разговоры застыли и превратились в тишину, твердую и гладкую, как мрамор. Даже Пикси и Макс перестают гоняться друг за дружкой, почуяв в воздухе перемену. Брайан достает из кармана сложенный вчетверо листок бумаги и разворачивает его, приложив к бедру.

– Джон Уильям Эшфорд! – провозглашает Брайан.

– Джон Уильям Эшфорд! – единым звучным хором повторяют все полное имя Джона. Все, кроме меня.

Я уязвлена тем, что, как оказалось, не знакома с местной традицией и только что упустила возможность произнести имя моего друга. Сколько же всего я до сих пор не знаю!

Брайан вновь опускает глаза на листок.

– Нильс Ларсен. Нильс Ларсен, – повторяем мы.

К хору, помимо моего, присоединился еще один сдавленный голос. Услышав его за спиной, оборачиваюсь – Марит сидит на траве, подняв руку с кружкой, как и остальные.

– Кристиан Даль, – зачитывает Брайан, мы повторяем и это имя, и наши возгласы объединяются в один великий стон, исторгаемый как будто самой землей.

Диана Шоу тихо плачет. По ее словам, она видела туристов только один раз, когда они зашли на почту и попросили разрешения воспользоваться телефоном, но отныне они тоже часть нашего общества, нашей традиции, нашей истории.

Следующее имя разбивает мне сердце.

– Эйвери Джейн Смит. – Даже Брайану нелегко его назвать.

Я понимаю, что сейчас рухну, но кто-то берет меня за талию и удерживает в вертикальном положении. Джо. Она упирается лбом в мой лоб, и так, склонившись друг к другу, мы вместе со всеми повторяем: Эйвери Джейн Смит.

Родители выкрикивают имя дочери громко, во весь голос, но не с вызовом, а, можно сказать, с гордостью; губы у обоих побелели от боли. Смиты вскидывают кружки, но не пьют. Когда снова воцаряется тишина, они смотрят в пустоту перед собой, как если бы вечер закончился, все разошлись и глядеть больше не на что. Нужно позаботиться, чтобы они поели.

Оглядываюсь, замечаю в дверном проеме Салли. Встретившись со мной глазами, она кивает. Окидываю взором фасад дома, ищу Хью и только потом вспоминаю, где он и что я сделала.

Кровь приливает к лицу, но я глубоко дышу и заставляю себя успокоиться. С