Смерть чистого разума - Алексей Королев

тех пор более там не бывал. А почему вы вдруг об этом вспомнили? Что такого в этом поучительного – ну кроме того, что это смешно?

– Именно эту историю, Степан Сергеевич, я вспомнил сегодня, когда услышал про эту самую «федерал-социалистскую партию». Покойной ночи.

32. Из дневника Степана Маркевича

С 4/VIII на 5/VIII. 1908

Разумеется, я знаю доктора Макогона. Живёт он, правда, не на Прорезной, а на Трёхсвятительской – нелепая ловушка, приключения Ната Пинкертона. Невысокого роста, плотный, лысоватый жизнелюб, принуждённый посещать кирху святой Екатерины, чтобы выглядеть настоящим лютеранином. Двое детей-погодков, Юлик-маленький и Лёня. Гершуни держал в его доме кое-какую литературу и даже, кажется, один раз револьвер. Приходил и уходил молча, по-хозяйски, мимо ошеломлённой поначалу прислуги, под невидяще-понимающим взглядом доктора через открытую дверь кабинета.

Итак, Лавров – провокатор. Публика такого рода мне хорошо знакома. Конечно, должно удивляться тому, что такого рода непочтенным ремеслом занялся известный литератор. Но это только на первый взгляд, на первые две минуты размышлений. У с.-р. давно ходят слухи о крупном провокаторе, чуть ли не члене ЦК. Лавров, разумеется, не член ЦК, он даже не член партии. Но связи его известны, известны – теперь – и его вклады. При этом он остаётся респектабельным человеком, принятым в обществе, ручкающимся со всякими тайными советниками и финансовыми тузами. Такой человек, разумеется, для любой революционной партии является настоящей находкой – но ещё большей находкой такой человек может быть для департамента полиции. Ибо наш брат считает, что лавровы только «притворяются» респектабельными людьми, в душе же и делами они – с нами; на самом же деле они притворяются нашими товарищами. Это совершенно новый род провокаторства, ранее не известный никакому Бурцеву, никакому Теру. Тер, вероятно, или разоблачил Лаврова, или был близок к этому. Что ж, обстоятельства изменились ещё раз – и завтра я буду принуждён действовать по ним.

Десять лет назад, 4/VIII-1898 я записал в дневнике следующее: «Продолжаю размышлять о «русском Бисмарке», пытаюсь представить себе его во всех подробностях. Он, конечно, будет из офицерства, во всяком случае должен будет окончить военно-учебное заведение. Конечно, не Пажеский. Наш корпус, например. Некоторое время послужить в полку, может быть, даже кончить академию. Потом, разумеется, отставка – ибо становясь штаб-офицером, человек окончательно лишается какого бы то ни было шанса на политическую карьеру. Несколько лет хозяйствования в имении – конечно, совершенно передового, американского хозяйствования. Статьи в «Вестнике Европы» – сперва о фосфоритной муке и сидерации почвы, затем – статистические, доказывающие убогость русского сельского хозяйства. Избрание почётным мировым судьёй, а там и предводителем. Возвращение на службу – теперь уж, разумеется, гражданскую. Губернаторство в какой-нибудь зачуханной губернии, Томской или Олонецкой, поразительные результаты, расцвет торговли и промышленности. Назначение министром внутренних дел. Придворные интриги, завершающиеся отставкой. Несколько лет частной жизни, общественное мнение, требующее совершенно нового министерства – и наконец, годам к пятидесяти, назначение председателем совета министров. Ежели взять за отсчёт мою жизнь – например – то это произойдёт в 1931 году. Нынешнему Государю будет 63 года – ни один из русских монархов со времён, кажется, Екатерины до таких лет не доживал. Его преемнику будет около тридцати – союз молодого Монарха и опытного Канцлера, вот чего ждёт Россия».

33. Сквозь замочную скважину

Анна Аркадьевна всегда собиралась ко сну неторопливо, хотя в итоге тратила на это сравнительно немного времени. Она уже несколько лет не пользовалась никакими средствами для лица, справедливо находя все ухищрения бессмысленными. Зато она долго и тщательно выполаскивала рот, принимала вечернюю порцию снадобий из перламутровой таблетницы, переодевалась в шёлковый халат с золотыми и красными драконами на иссиня-чёрном фоне и пёстрые бабуши, некоторое время проводила в размышлении в кресле, затем творила молитву (Луиза Фёдоровна тактично отсутствовала во время обеих процедур), осматривала фотографии на стене и, наконец, звонком колокольчика вызывала к себе компаньонку, которая являлась с книгой в руке, извлекала золочёную закладку и начинала с сильнейшим акцентом медленно читать из чего-нибудь одновременно нравоучительного и пикантного. На сей раз это был «Человек-зверь».

Товия Фишер и Николай Иванович Скляров разбирали шахматную задачу. Двадцать минут назад Николай Иванович осторожно постучал в комнату Фишера, держа под мышкой пачку журналов и доску – и ему приветливо открыли. Игроки они оба были более азартные, чем умелые, однажды чуть не поругались до хрипоты; разговаривали, впрочем, шёпотом, боялись разбудить кого-нибудь.

Чета Лавровых курила в постели, она – своё любимое, он на этот раз – скляровские «ориентальки», и впрямь находя в них более того пряного терпкого вкуса, которые он ценил в табаке смолоду. Как символ окончательного примирения между супругами прямо на одеяле лежала общая пепельница – блестящий чёрный керамический череп.

Шубин долго принимал ванну. Мадемуазель Марин, наполнявшая её ежевечерне, не переставала удивляться скромности шубинского несессера: он состоял из платяной щётки, одеколона и маникюрных ножниц; мыло в комнату Шубина по особому распоряжению предоставлялось Веледницким. Вытолкнув, согласно архимедовым законам, изрядное количество мыльной воды из ванны, Шубин сунул в рот потухшую сигару и принялся изучать толстенный том «Всеобщего календаря» на текущий год, потихоньку изъятый им полчаса назад в передней. Мокрым пальцем велопромышленник проскользнул по оглавлению через календари церковно-гражданский, различных вероисповеданий, астрономический, капиталистический (сроки выплат по купонам, очевидно, вовсе не интересовали Шубина), цветоводческий, садоводческий и птицеводческий, охотничий и рыболовный и остановился на разделе «Народные приметы». Первый Спас, шевелил губами Шубин, Авдотьи-малиновки. Подрезывай соты. На Исаакия вихры – к крутой зиме. До Успенья пахать – лишнюю копну нажать. Коли журавли на юг пошли – ранняя зима.

Доктор Веледницкий сидел в маленьком плетёном кресле в глубине хозяйской мансарды и наблюдал, как переодеваются в ночное мадам и мадемуазель.

Степан Сергеевич Маркевич писал в дневник.

34. Круг чтения цензора Мардарьева

Соединенные Штаты. Офицеры сигнального корпуса заняты приготовлением к подъему аэростатов и летательных снарядов в форте Мейер. К этому общему состязанию допускаются аэростаты всякого рода. Но правительство будет покупать только те из них, которые могут продержаться не менее двух часов в воздухе и в состоянии пролететь пять миль в одну и другую сторону. Летательные снаряды должны летать в течении одного часа, не касаясь земли.

Разведчик. № 926, 22/VII

* * *

Дорогой Александр Валентинович!

Огромная благодарность за Веселовского – это драгоценный подарок! – но – довольно! – не развращайте меня, ибо – жаден до книг, свирепо жаден!

Сообщите же, сколько должен я вам. На днях явится Пятницкий, привезет денег, и я