Смерть чистого разума - Алексей Королев

Человек в мятом летнем пальто нерешительно вошёл вслед за караульным и машинально кивнул одновременно всем собравшимся. Он был невелик ростом, лыс и усат и кроме давешнего саквояжика имел небольшой чемодан.

Все молчали.

– Здгавствуйте, господа. Здгавствуйте, Антонин Васильевич. Я обещал приехать вчера вечером, но меня задержали дела в Женеве. Надеюсь, вы не успели сдать мою комнату кому-то ещё.

Голос у него был весёлый, а вот лицо не выражало ничего, кроме вежливого удивления тому, что все обитатели санаториума собрались в эту минуту вместе, словно для того, чтобы приветствовать именно его.

– Здравствуйте, Владимир Ильич, – сказал Веледницкий. – Господа, позвольте представить вам господина Ульянова. Он будет жить в нумере «Харьков».

III. Дихотомия

36. Круг чтения цензора Мардарьева

Воинствующий милитаризм и антимилитаристская тактика соц.-дем.

Дипломаты в ажитации. Градом сыплются «ноты», «донесения», «заявления»; министры шепчутся за плечами коронованных манекенов, которые с бокалами шампанского в руках «укрепляют мир». Но «подданные» отлично знают, что если вороны слетаются, значит пахнет мертвым телом. И консервативный лорд Кромер заявил английской палате, что «мы живем в такое время, когда на карту поставлены национальные (?) интересы, разгораются страсти и появляется опасность и возможность столкновения, как бы ни были мирны (!) намерения правителей».

Пролетарий. № 33, 23/VII

* * *

‹Без даты›

Ал. Мих.! Вообразите, сейчас по телефону пригласили меня на ужин – проводы св. Петрова, и невозможно отказаться. Я собирался хоть на 1 час поехать к Бенуа, но уж очень измотаешься: такие расстояния, да и «засидишься» там, «опоздаешь» здесь, и вообще чепуха. Поклонитесь им и извинитесь за мое отсутствие.

Ваш В. Розанов.

С.П. поклон и рукопожатие.

* * *

23. VII. 1908 Царское Село, д. Эбермана

Вы угадали, конечно, дорогая. Мысль моя, как «бес» у Пушкина…

Вон уж он далече скачет…

О, как я ушел от Достоевского и сколько пережил с тех пор… Говорят все, что я очень похудел. Да и немудрено. Меня жгут, меня разрывают мысли. Я не чувствую жизни… Хорошо… Временами внешнее почти не существует для меня. Когда есть возможность забыть о работе, т. е. Округе, а он дает-таки себя знать, – бегу к своим книгам, и листочки так и мелькают, чтобы лететь под стол и заменяться новыми и лететь под стол опять. Я не хочу говорить, над какой вещью Еврипида я работаю и в каком именно смысле – из моего суеверия, которое Вы хорошо знаете. Но если я напишу мою вещь так, как теперь она мне представляется, это будет лучшее, что только когда-нибудь я мог от себя ожидать… А впрочем… может быть, выйдет и никуда не годная дрянь…

А в каких условиях я должен жить, если бы Вы знали. У нас переделки… Стук везде, целые дни, известка, жарaа… Я переведен в гостиную… бумаги меня облепили… Галерея заполнена платьем, пахнущим камфарой, пылью, разворошенными книгами… Приводится в порядок моя библиотека. Недавно происходило auto-da-fe. Жглись старые стихотворения, неосуществившиеся планы работ, брошенные материалы статей, какие-то выписки, о которых я сам забыл… мои давние… мои честолюбивые… нет… только музолюбивые лета… мои ночи… мои глаза… За тридцать лет тут порвал я и пожег бумаги…

Простите, дорогая, что наполнил письмо собою… Так как-то подвернулся этот предметик. Тристан и Изольда… Вы их нынче не услышите… Там есть чудное полустишие

Ich hore das Licht… Sei tu?

Это уж не из Вагнера.

Ваш И. Анненский.

* * *

23.07

Слушайте, Понтик, Вы ничего не имеете против того, чтобы осенью познакомиться с одной нашей знакомой зубоврачихой– разочарованной барыней слегка в декадентском вкусе.

У нее всегда бывает много народа, иногда интересного.

Нас с Асей она, не знаю за что, очень любит и всегда рада всем нашим знакомым и друзьям. Ее гостиную я зову «зверинцем», уж очень разнообразные звери там бывают.

Не ручаюсь, что это общество Вам понравится, но посмотреть стоит. Как полная противоположность ей – у меня есть одна знакомая эсдечка, смелая, чуткая, умная, настоящая искорка.

В ее присутствии всем делается светло и радостно на душе, уж очень она сердечный и искренний человек.

Посмотрите, Петя, познакомитесь – влюбитесь, да мимо нее нельзя пройти равнодушно.

В свою очередь погляжу на Ваших знакомых, т. к., судя по Вашим рассказам, есть среди них интересные. Соня мне говорила, что Вы очень избалованы всеми.

Это правда?

МЦ

Чудесное исцеление

Нам прислано следующее удостоверение за надлежащей подписью: «Сим удостоверяю, что проживающая на мызе Овсянка, Вышневолоцкого уезда, Ясеновской волости, крестьянка Анна Петрова Мазурова, 85 лет, продолжительное время находилась в совершенно болезненном расслаблении, и никакие врачевания и лекарства не помогали ей, – наконец, она, по совету сына своего, Д. Г. Мазурова, попросила меня отслужить молебен с водосвятием домашнему образу Преподобного Серафима, Саровского чудотворца, стала пить освященную воду и совершенно выздоровела. Означенная Анна Петрова страдала кровотечением один год две недели. Молебствие было совершено 1907 г. 26 декабря. Священник Василий Трунев».

Тамбовские епархиальные ведомости

37. Рукопись статьи для Энциклопедического словаря братьев Гранат, подписанная «М. Я-й»

КОРВИН-ДЗИГИТУЛЬСКИЙ, Лев Корнильевич, родился в 1849 г. в помещичьей семье Аккерманского уезда Бессарабской губернии. С 1864 по 1869 г. обучался в Морском корпусе, по окончании которого назначен на клипер «Яхонт». Здесь он обратил на себя внимание командующего отряда контр-адмирала Бутакова и по протекции последнего вскоре назначен исполняющим должность помощника русского военно-морского агента в Париже. Во время франко-прусской войны находился при действующей армии. Во время парижских событий 1871 г., охваченный порывом, примкнул к федералистам, быстро выдвинувшись как офицер в национальной гвардии. 21–28 мая 1871 г. сражался на баррикадах, был ранен и захвачен в плен правительственными войсками. Первоначально выдал себя за румынского иммигранта и был приговорён к каторжным работам в Новой Каледонии, однако в последнюю минуту был опознан своим домохозяином и отправлен под домашний арест в русское посольство. Из-под ареста бежал, жил в Швейцарии и Америке. Вероятно, в этот период начали формироваться его взгляды, в ту пору близкие к Юрской федерации, то есть к окружению Бакунина, с которым К. состоял в длительной переписке. В 1872 г. К. присутствовал в качестве гостя на конгрессе в Сент-Имье, однако ни в какие конкретные организации не вступал. В 1875 г., повинуясь, вероятно, тому же знакомому порыву, принял участие в боснийском восстании. Дальнейшие несколько лет жизни К. известны, главным образом, по его позднейшему сочинению «История одной борьбы», в котором содержатся описание его пленения турками, каторги, побега, а впоследствии – службы на мальтийской фелюке, захват берберскими