Смерть чистого разума - Алексей Королев

бы хотел выслать вам долг, ибо вы, видимо, не оторветесь от вашей Cavi никогда более.

Ох! Прочитал я Айзманову пьесу, гласно, читал и безгласно – не удалась ему пьеса! Тяжко огорчать его, а что сделаешь? Для таких пьес прошло время. Вот и «Саббатей Цеви» – тоже не удался Ашу. Для таких сюжетов – нужно много таланта и – тонкую, яркую форму. И – знаний, знаний! Утешьте Д. Я. и не советуйте ему заходить в историю, ибо эту хаотическую область нельзя посещать между прочим, по дороге, наспех.

Всего вам доброго!

Жду вашу книгу «Против течения» – читая корректуры, хохотали всей колонией. Вовремя явится эта книга! Вижу ее веселое, умное лицо за стеклами витрин – улыбается оно и говорит: здравствуйте, шарлатанщики!

И погибе память их – без шума. Недолго прожили, худосочные! 23-й сборник – видели? Эта книжка мне нравится! Питательно.

Поклоны

А. Пешков

Объявление

Правление Московского Общества практической стрельбы имеет честь довести со сведения гг членов, что его работа возобновлена по старому адресу: Большой Кисельный переулок, 5, в помещении оружейного магазина г. Бесерменова. Новая регистрация гг членов не требуется, так как учетная книга, равно как и печать Общества, ранее находившиеся у б. казначея г. В-кого, вновь поступили в распоряжение правления.

Русский оружейный журнал. № 18, 22/VII

* * *

1908 г. Июля 22. Ясная Поляна

Я совершенно согласен с выраженными в вашем письме мыслями и, хотя уже прежде принял некот. меры для предотвращения вмешательства церкви в мои похороны, теперь намерен принять ещё более действительные средства.

С совершенным уважением

Лев Толстой.

От Правления Тульской духовной семинарии

Правление Тульской духовной семинарии, согласно постановлению своему от 13 июня 1908 года, утвержденному резолюцией Его Преосвященства от 23 июня 1908 г. за № 4205, сим объявляет к сведению родителей учеников семинарии следующее:

1) Поступающие в пансионеры должны иметь не менее трех смен нижнего белья.

2) Все ученики из верхнего платья обязаны иметь: мундир, серую куртку с поясом установленного образца и форменную шинель, а для внеклассного времени допускается употребление черной рубашки с форменным поясом; для головного уже убора употребляется только форменная фуражка, ношение же папах и всяких других партикулярных уборов не будет допущено.

Тульские епархиальные ведомости. № 28, 22/VII

35. Слепые черепахи

Утро может начинаться по-разному. С омерзительного крика выхвостовского кочета, когда сквозь убегающий сон понимаешь, что многое бы отдал за хороший наваристый бульон из него – желательно прямо на завтрак. С ритмичных щелчков дворника под окном. С побудки горниста. С ласковых прикосновений, с запаха кофе, который у Федосьи выходит отвратительным на вкус, но запах-то все равно настоящий, с наглого солнечного луча, который ломится в окно мансарды и от которого разом просыпаются все мухи, с того неповторимого ржавого звука, который издаёт окно для раздачи в двери тюремной камеры, со стука проводника «Транссибирского экспресса» в лакированную фанеру купейной двери. С треска телефонного аппарата, наконец – все-таки живём в двадцатом веке.

Утро пятого августа одна тысяча девятьсот восьмого года для Степана Сергеевича Маркевича началось с выстрела. Говорят, что выстрел похож на хлопок – Маркевичу всегда казалось, что скорее на звук лопнувшего бычьего пузыря, если, конечно, тот хорошенько надут. А это не совсем хлопок, что ни говори. Вот и сейчас в последнюю секунду сна Маркевич увидел себя, маленького, в саду и старого конюха, протягивающего ему желтоватый матовый пузырь с горошинами внутри (конюх все делал основательно: сперва катал свежий ещё пузырь в золе, чтобы сошла верхняя плёнка, несколько раз надувал и катал надутый, чтобы пузырь как следует растянулся, потом клал внутрь горох и долго сушил – тоже надутым). Тпок! – в руке маленького Степана мелькает нянина булавка, горошины падают из потерявшего форму пузыря, но конюх не обижается, у него ещё есть про запас, всегда есть про запас.

Тпок!

«Плохо, что у меня нет хоть какого-нибудь оружия. Самого распоследнего дамского браунинга».

В этот миг уже вполне проснувшийся Маркевич услышал истошный крик мадам Марин и на ходу вдевая руки в помочи, опрометью бросился вниз.

Прямо напротив пансиона стояла почтовая карета – точно такая же, как та, что Маркевич видел в Эгле на вокзале пять дней назад, и, вероятно, как та, которую давеча ограбили на перевале, а может быть, даже та же самая. Но на козлах вместо тёмно-серой почтмейстерской куртки восседал мышиный с голубыми погонами мундир. Ещё двое полицейских воинственно наставляли винтовки на дверь кареты, а третий почему-то сидел на земле около заднего колеса и беззвучно плакал, растирая грязной от земли ладонью лицо. Его винтовка лежала в дорожной пыли шагах в пяти. Рядом кричала, не переставая, мадам Марин, а из смотровой быстрыми шагами, на ходу застёгивая жилет, шёл доктор Веледницкий в сопровождении Целебана в забрызганной крылатке из прорезиненной ткани – очевидно, инспектор самолично поднял владельца «Нового Эрмитажа» с постели. Маркевич, сощурившись, перегнулся через спину ближайшего мундира, но ничего толком не разглядел. Тогда он спокойно (и тем самым не привлекая к себе никакого внимания) обошёл карету и заглянул в открытую противоположную дверцу. Ничего не удивило его там: на полу полулежал Тер, прижимая безжизненной рукой тёмное пятно на животе. Под другой рукой лежал «бульдог» – из-под пальцев виднелась светлая нарядная накладка, инкрустированная тремя серебряными угольниками «птичкой» – мал мала меньше. Что-то тихо булькнуло – Маркевич даже не услышал, а догадался, что. Пол был залит кровью, она залила и пустой рукзак, и небрежно свитый моток красной английской верёвки, той, что наверняка способна без труда выдержать даже двадцать пудов…

– Отойдите, Маркевич, бога ради, – Целебан сунул голову в дверцу, поднял револьвер и спрятал его в карман. После чего снова занял место в импровизированном сером строю.

– Кто стрелял? Кто стрелял? – Николай Иванович был, как обычно, заполошен, а сейчас ещё и полураздет – кальсоны далеко не снежной белизны, старый полосатый халат – отчего казался ещё более жалким, чем всегда.

– Я стрелял, – Целебан раздвинул плечами своих подчинённых, давая дорогу Веледницкому. – В воздух.

– Для чего? – удивился Маркевич. В эту секунду Скляров, наконец, сумел заглянуть внутрь кареты, где уже возился доктор и, тихо охнув, осел.

– Идите к себе, господа, – зло сказал инспектор. – Он вот-вот кончится.

Маркевич и Скляров не шелохнулись, а Целебан, обернувшись, увидел на балконе Луизу Фёдоровну, Лавровых и даже Шубина – полностью одетого. Мадам Марин, наконец, замолчала, услышав отрывистое «Воды, холодной, кувшин, быстро» – и кинулась в дом. Доктор Веледницкий, когда нужно, умел командовать.

– Я стрелял в воздух, чтобы вот этот