Приятный кошмар - Трейси Вульф

факт, что они красные, как вся форменная одежда Школы Колдер.

Я плюхаюсь рядом с Реми, который берет со столика пакет чипсов со вкусом маринованного укропа и, шевеля бровями, протягивает его мне.

– Откуда ты знаешь, что это мои любимые? – спрашиваю я. Затем, прежде чем он успевает ответить, отвечаю себе сама: – Каролина.

Он улыбается, и на сей раз в его улыбке чувствуется только чуточка грусти.

– Когда вы оказываетесь заперты в одной тюремной камере и проводите там несколько лет, то говорите обо всем. В том числе и о виде чипсов, которые предпочитаешь как ты сама, так и твоя любимая кузина.

– Ясен пень, – бормочу я, и меня охватывает печаль при мысли о том, сколько всего Каролина, должно быть, ему рассказала о нас, чтобы скоротать время в тюрьме, но я стараюсь не поддаться этому чувству. Мне сейчас и без того хватает мучительных эмоций, которые бушуют во мне.

– Кстати, а почему твою кузину вообще упекли в Этериум? – спрашивает Иззи. – Обычно четырнадцать лет – это слишком ранний возраст, чтобы загреметь в такую тюрьму.

– Полно, – отвечает на это Реми, напустив на себя оскорбленный вид, хотя я ясно вижу, что он просто пытается отвести этот вопрос – и внимание – от моей персоны. За что я ему благодарна. Очень. – Я вообще провел там всю мою жизнь.

– Вот именно, – соглашается Иззи, с притворной невинностью глядя на него своими большими голубыми глазами. – И только посмотри, каким ты стал.

– А что? Если говорить без ложной скромности, то, по-моему, результат получился просто отличный.

Она качает головой.

– Ты невыносим.

– О, ты же знаешь, что я привязался к тебе.

– Ага, как привязываются бородавки, – ворчит она.

– Всем нам надо с чего-то начинать. – Он улыбается мне – я в этом уверена – своей самой чарующей улыбкой. – Собственно говоря…

И осекается, когда мимо его головы пролетает нож и втыкается в стену, находящуюся прямо за нами.

Ева, которая только что вышла из спальни, переодевшись, вскрикивает, а все прочие, включая меня, вздрагивают. Но Реми относится к этому спокойно и посылает Иззи воздушный поцелуй, одновременно выдернув нож из стены.

Она в ответ ощеривается, но я замечаю, что она не метает в эту сторону еще один нож и что он не отдает ей тот нож, который она уже метнула.

Я отпиваю глоток газировки «ЛаКруа» чтобы унять тошноту, ожидая, что теперь их разговор вернется на круги своя. Но оказывается, что все они по-прежнему смотрят на меня, ожидая, что я отвечу на вопрос Иззи.

И я отвечаю, хотя не понимаю почему. Наверное, потому, что неким странным образом я чувствую облегчение, говоря о том, что моя родня никогда не обсуждает. – Я понятия не имею, что сделала Каролина. Когда я ложилась спать, все было нормально, но, проснувшись, я обнаружила на своем телефоне несколько пропущенных звонков и текстовых сообщений от нее. Однако было уже поздно. Ее уже отправили в тюрьму, и никто не хотел сказать мне за что.

– А о чем говорилось в ее сообщениях? – спрашивает Эмбер, заговорив впервые после того, как я здесь оказалась.

– Она написала мне, чтобы я позаботилась о Джуде, что ему это будет необходимо. – Я невесело улыбаюсь, потому что мы все знаем, что из этого вышло. – И чтобы я верила, что у нас всегда будет достаточно времени. Вот только оказалось, что это не так. Ее время закончилось слишком быстро.

После этих слов Реми издает какой-то чуть слышный непроизвольный звук, и, повернувшись к нему, я вижу, что его руки сжаты в кулаки так крепко, что костяшки его пальцев побелели. И понимаю, что он винит себя.

Я кладу ладонь на его руку. И ничего не говорю, потому что у меня еще нет слов и я не знаю, появятся ли они у меня когда-нибудь. Но я понимаю – как бы мне ни хотелось винить его, на самом деле он не виноват в том, что Каролина погибла.

Это моя мать отправила ее с острова в тюрьму, хотя в четырнадцать лет она никак не могла сделать ничего, чтобы заслужить такое. Но моя мать упекла ее в Этериум все равно, и вот теперь Каролины больше нет.

У нас с моей матерью произошла крупная ссора, самая худшая из всех, которые у нас когда-либо были, после того, как проснувшись утром, я обнаружила, что Каролина пропала, что моя мать отправила ее в тюрьму. Я умоляла ее вернуть мою кузину, умоляла ее отменить свое решение. Говорила ей, что она вынесла Каролине смертный приговор.

Моя мать была не согласна, она заявила, что сделала то, что должна была сделать, чтобы уберечь тех, кто ей дорог, и что вся эта ситуация – не мое дело. Она вела себя со мной так, чтобы однозначно заставить меня зарубить себе это на носу, прежде чем позволила мне уйти. И, когда все стало совсем скверно, с минуту мне казалось, что она и меня отправит в тюрьму, вслед за моей кузиной. Но вместо этого она – кроме всего прочего – заставила меня после уроков в течение месяца обихаживать криклеров, что продолжила делать и потом.

После этого все стало другим, не таким, как прежде.

Между моей матерью и мной.

Между мной и Каролиной, поскольку нас разлучили.

И между мной и Джудом, поскольку в тот день он решил, что нам больше нечего сказать друг другу. Хотя мне всегда было, что ему сказать. И вряд ли когда-нибудь настанет время, когда это будет не так.

Вся эта боль обрушивается на меня, и мгновение мне хочется только одного – убраться отсюда как можно быстрее. Но это только выставит меня трусихой – чего я не могу себе позволить, пусть даже все эти люди, похоже, хотят подружиться со мной.

Но внешность обманчива, особенно когда все вроде бы выглядит хорошо и все вокруг вроде бы чувствуют себя нормально. Поэтому я остаюсь на месте и даже заставляю себя съесть немного чипсов со вкусом укропа, которые дал мне Реми. Но никому не обязательно знать, что в моем рту они сейчас имеют вкус опилок.

Прежде чем я успеваю придумать, что еще можно было бы сказать, из колонки начинает звучать песня «Dead of Night»[25] в исполнении Орвилла Пека. Ну, разумеется, только этого мне не хватало.

– Сделай звук погромче, – говорит Эмбер, обращаясь к Моцарт.

Та увеличивает громкость, и этот ритм, мрачный и меланхоличный, наполняет собой комнату и мои чувства.

Всякий раз слушая