Приятный кошмар - Трейси Вульф

эту песню, я могу думать только об одном – о Джуде. Быть может, именно поэтому я нисколько не удивляюсь, когда дверь распахивается, и входит он, выглядя таким же мрачным и таинственным, как сама эти песня.

Глава 44

Я мог бы полностью запечатлеть тебя на гобелене

Первое, что я замечаю, – это то, что он только что закончил кормить и обихаживать не менее шести монстров и все же на нем нет ни царапины – даже от когтей криклеров.

А второе – это то, что он совсем не выглядит довольным.

Как только за ним закрывается дверь, он встречается взглядом со мной, и я вижу в его глазах ничем не прикрытую муку. Я пытаюсь спросить его, в чем дело, но прежде, чем я успеваю сказать хоть одно слово, его взгляд блокируют эмоциональные ставни, и ни мне, ни кому-либо еще в комнате не удается задать ему этот вопрос.

Хотя никто этого вроде бы не замечает. Надо думать, потому, что им он кажется таким всегда.

– Как все прошло? – спрашивает Моцарт, протягивая ему бутылку воды.

Джуд пожимает плечами.

– Все было путем. Но я не могу здесь остаться. Мне надо… – Он вдруг замолкает, проглотив то, что собирался сказать.

Моцарт, Саймон и Эмбер переглядываются, но ничего не говорят, меж тем как песня доходит до припева – и все остальные тоже молчат.

Я ожидаю, что он скажет что-то еще, но он ничего не говорит. А просто прислоняется к стене и выпивает бутылку в два долгих глотка. И при этом даже не смотрит на меня.

Во мне вспыхивает обида, но я подавляю ее. Потому что, несмотря на все происходящее, дело тут не во мне. А в том, что происходит внутри него самого. И я не могу отделаться от мысли, что он не смотрит на меня потому, что боится, что я догадаюсь, в чем тут суть.

Допив бутылку, Джуд бросает ее в сторону маленького бака для перерабатываемых отходов, стоящего в углу кухни, притом даже не глядя на него. И секунду спустя бутылка приземляется прямо в него, даже не задев его краев.

– Выпендрежник, – бормочет Саймон, закатив глаза.

Но внимание Джуда уже переместилось на свернутый гобелен в углу комнаты.

– Что это такое? – хрипло спрашивает он.

И поскольку мне хочется получить от него ответы, я делаю то, чего не делала ни с кем другим, – а именно говорю ему правду об этом гобелене. И пристально смотрю на его реакцию.

– Это просто одна штука, которую я нашла на другой стороне острова. Это и есть то, о чем я писала тебе на телефон. – Я наблюдаю за ним, пытаясь оценить его реакцию. Известно ли ему что-то о том, что может делать этот гобелен? И, если да, почему он так настойчиво требовал, чтобы я держалась от него подальше?

Мне казалось, что такое невозможно, но каким-то образом его лицо делается еще более бесстрастным, однако при этом видно, что ему не по себе.

– Он по-настоящему клевый, – начинает Ева. – Он делает то, что…

И осекается, когда я бросаю на нее предостерегающий взгляд.

– Что именно он делает? – В темных глазах Эмбер читается острый интерес, когда она смотрит то на Джуда, то на меня.

– На нем просто изображен остров тогда, когда он еще был курортом, – отвечаю я. – Ничего особенного.

Я уверена, что один глаз Джуда дергается, когда я произношу свои последние слова. Что заставляет меня подозрительно сощуриться. В чем же тут дело? В том, что я забрала гобелен из погреба? Или в том, что мы с Евой можем знать его секрет? И если так, то что с того? Почему этот гобелен так много значит для Жанов-Болванов? И, похоже, для самого Джуда?

– Мне, наверное, надо идти… – начинаю я.

Одновременно Саймон замечает:

– А вы знаете, чего действительно не хватает этой вечеринке? – И встает на ноги.

– Второго бензинового генератора? – отзывается Моцарт, когда электрические лампочки вдруг начинают мигать.

Я замираю с бешено бьющимся сердцем, ожидая, что моя мантикора проявится опять. Но этого не происходит – и, насколько я могу понять, с остальными тоже не происходит ничего такого. Возможно, тетя Клодия была права, и дядя Кристофер действительно сумел все поправить.

Мне бы хотелось сказать, что я разочарована, но после того, что случилось со мной недавно, я не испытываю ничего, кроме облегчения, – во всяком случае, пока.

– Я собирался предложить поиграть в «Я никогда не…», – говорит Саймон, и все его тело мерцает так, что я не могу отвести от него взгляда. Реми прав. Вся эта история с сиренами действительно путь в никуда. – Но думаю, твое предложение тоже имеет право на существование.

– Не смеши мои тапочки, – фыркает Эмбер. – Мы сейчас заперты в школе посреди чертова Мексиканского залива. Куда лучше было бы поиграть в игру, называемую «Возможно, когда-то давно я сделал что-то плохое».

Я не могу удержаться от смеха, потому что, хотя Эмбер, возможно, и крепкий орешек, временами она может быть права.

– Ладно, ладно, а как насчет игры «Признание или исполнение желания»? Но я не стану целоваться с Джудом опять. – Саймон изображает содрогание. – На вкус он как перечная мята.

– Нет, вкус у него как… – Я осекаюсь, поняв, что, если продолжу, то выдам себя.

К счастью, все остальные слишком заняты, хохоча над грозным взглядом, который Джуд устремляет на Саймона, чтобы заметить мой промах. То есть все, кроме Реми, который внимательно наблюдает за мной.

Отчаянно желая заставить его сосредоточиться на чем-то помимо моего нелепого косяка, я выпаливаю первое, что приходит мне на ум.

– Мы могли бы поиграть в «Две правды и ложь», – предлагаю я.

– Вот оно, – говорит Саймон и улыбается до ушей. – Именно это я и имел в виду.

– Что хорошего из этого вообще может получиться, если большинство присутствующих почти не знают друг друга? – спрашивает Иззи тоном, говорящим, что такое положение дел вполне устраивает ее.

– В этом-то и состоит самый прикол! Это сделает наши догадки особенно интересными, – отвечает ей Ева, и, как ни странно, видно, что ей и правда интересно, хотя я предложила эту игру просто потому, что была в отчаянии и мне больше ничего не пришло на ум. – К тому же, судя по всему, сегодня вечером нам все равно больше нечем заняться.

– А что, если мы не хотим узнавать друг о друге больше? – ворчит Эмбер. Но, когда у Евы вытягивается лицо, быстро сдает назад. – Не обращайте на меня