Приятный кошмар - Трейси Вульф

этого является ложью, то у тебя просто может снести крышу.

Я смотрю на Джуда, пытаясь понять, что он думает, но, похоже, он даже не слышал Иззи. Он сидит рядом со мной, но его взгляд не отрывается от свернутого гобелена в углу, глаза прищурены, и он постукивает ногой, как делает всегда, когда пытается что-то понять.

– Я голосую за сорок семь стран, – говорит Моцарт, подавшись ко мне и протянув мне бутылку минеральной воды «Топо-Чико».

Я приподнимаю бровь, но она только ухмыляется и шепчет:

– У тебя такой вид, будто тебя мучает жажда.

Мое лицо смущенно вспыхивает – я понимаю, что она говорит не о газированной минералке, – и отрываю взгляд от Джуда.

– Она говорит правду? – с любопытством спрашивает Ева. – В скольких странах ты побывала на самом деле?

– Это все вранье, – говорит Реми и откидывается назад, вытянув ноги и опираясь на локти.

– Все? – верещит Ева, и я понимаю, что она думает о последней лжи Иззи. – Но по правилам нашей игры…

– Я вас умоляю. – Иззи закатывает глаза. – Я только-только познакомилась с вами, ребята. Вы же не думаете, что я и впрямь расскажу вам что-то о себе, разве не так?

– Но кое-что ты о себе сейчас все-таки рассказала, – говорю я, потому что эта игра всегда доказывает мне, что ложь о человеке говорит о нем не меньше, чем правда. И Иззи не единственный человек в этой школе, которому случалось убивать других людей – будь то нечаянно или нет. Одно то, как ловко она пускает в ход ножи, говорит, что это правда, и притом совсем не удивительная.

Но что удивляет и заставляет меня задуматься, так это то, что она солгала об этом. Вопрос вызывает только одно – что эти три утверждения такое: просто ложь, брошенная невзначай, или же она выбрала их потому, что ей хотелось бы, чтобы они были правдой?

Следует неловкое молчание – и это молчание напоминает мне, что несмотря на то, что мы с Иззи пережили вместе, я на самом деле совсем не знаю ее. Я не знаю никого из присутствующих в этой комнате, кроме Евы… и, возможно, Джуда.

О, когда-то я знала его. Но теперь? Он все время то смотрит на этот гобелен, то выглядывает в окно, как будто ему хочется находиться где угодно, только не здесь. Что же я пропустила за эти последние три года?

Мы все переглядываемся, пытаясь понять, что нам сказать и сделать в следующую минуту? А затем Саймон, должно быть, решает, что пошло оно все в жопу, и говорит:

– Похоже, сейчас моя очередь.

Он дает нам выбор между Я потопил две дюжины кораблей, мне нравится искать затонувшие сокровища, и я пишу стихи о неразделенной любви — и все эти три утверждения кажутся мне вполне похожими на правду.

Но Эмбер только смеется.

– Ты же сирена. Так что твоя любовь никак не может быть безответной.

Я ожидаю, что он скажет что-то о своем явном увлечении ей, но вместо этого он только качает головой.

– По-моему… – начинает Саймон, но Эмбер перебивает его.

– В самом деле? Кого в этой школе ты не можешь обаять, если захочешь? Особенно если принять во внимание ту наглядную демонстрацию, которую ты только что нам показал. – Она явно не готова оставить это, и части меня хочется спросить ее, как она может быть такой тупой. Тем более что Саймон продолжает смотреть на нее, пока Джуд и Моцарт смотрят куда угодно, только не на нее.

Потому что я определенно не единственная, кто понимает, что он так явно пытается ей сказать. А она так же явно не понимает к чему он клонит. Что касается меня, то я просто не могу взять в толк, потому ли это, что она действительно такая непонятливая, или потому, что она не хочет ничего понимать.

Моцарт прочищает горло, но Эмбер не обращает внимания и на нее, явно ожидая ответа от Саймона, который тот однозначно не собирается облекать в слова. Так что Моцарт прочищает горло опять. И опять. И опять…

– Ты собираешься отхаркнуть комок шерсти или нет? Ты же дракон, а не какой-то там чертов человековолк! – восклицает Эмбер, оторвав свой взгляд от взгляда сирены.

– Я хотела дождаться своей очереди, – говорит она, досадливо прищурив глаза.

Эмбер вскидывает руки:

– Ну тогда чего же ты ждешь? Давай!

Моцарт секунду раздумывает – я не могу сказать о чем, то ли о том, что именно она сейчас скажет, то ли о чем-то другом, но тут она продолжает:

– Я дракон. Я пробыла на этом острове три года. И… я вегетарианка.

В течение нескольких секунд ответом ей служит гробовое молчание. А затем мы все одновременно разражаемся смехом.

– Эй, что тут смешного? – озадаченно спрашивает она.

– Ты… – начинает Саймон, но затем принимается так хохотать, что не может закончить свою реплику.

– Я что? – Ее замешательство превращается в обиду.

– Мы просто не можем решить, – говорю я ей, подавляя смех, все еще пузырящийся во мне, – совсем ты не умеешь играть в эту игру или же ты, наоборот, настоящий гений.

После этих слов Моцарт охорашивается:

– Я гений, ясен пень.

– Думаю, ложь – это то, что ты вегетарианка, – иронично говорит Эмбер. – Если учесть, что на обед ты умяла три сэндвича с индейкой.

– Выходит, я для вас открытая книга. – Моцарт пожимает плечами. – Что ж в этом нет ничего плохого.

– Да, совсем ничего, – соглашаюсь я, но при этом продолжаю ухмыляться, как и все остальные.

Очередь в игре доходит до Реми и меня, но ни он, ни я не произносим ничего, что могло бы кого-то потрясти, – вероятно, потому, что нас с ним объединяет общая проблема. Нам никогда не представлялся случай что-либо предпринять, потому что мы всю свою жизнь провели взаперти.

И вот теперь настает черед Джуда. И я невольно затаиваю дыхание, гадая, что же он в конце концов собирается сказать.

Глава 45

Четыре Жана-Болвана и ложь

По какой-то причине Джуд нисколько не беспокоится о том, что теперь очередь дошла до него, хотя это нисколько не отличается от того, что говорят все остальные. Но прежде чем он успевает что-то сказать, раздается стук в дверь.

– Как ты думаешь, кто это? – спрашивает Саймон. – Все, кто нам нравится, и так уже находятся в этой комнате.

Эмбер фыркает.

– А также и те, кто нам не нравится.

Я пытаюсь не принимать на свой счет то, что она смотрит прямо