Нежность - Элисон Маклауд

формулировки оказалась полезной для организации контрабандного обеда. И конечно, Джеки точно знала, что профессор не представляет никакой угрозы для безопасности.

Триллингу лет пятьдесят пять – шестьдесят. Так она и скажет Джеку (если охранник из спецслужбы передаст кому-нибудь ее слова): «Когда говорила „старый друг“, я имела в виду его возраст!» Она объяснит, что никого не хотела обманывать: она просто не поняла, что на любого, кто гостит в доме на Кейп-Коде впервые, нужно сначала получить разрешение. А если бы и поняла, все равно потребовала бы отступления от протокола ради уважаемого профессора, литературоведа, приехавшего из самого Нью-Йорка по ее приглашению.

Ей казалось, что она знает профессора Триллинга – по сборнику его эссе – лучше, чем кое-кого из собственных родных. Книга «Либеральное воображение» потрясала откровенностью и, по мнению Джеки, представляла собой героический подвиг на поприще литературной критики. Триллинг был гуманистом и верил, что литературные произведения не пассивны, но обладают силой и способны говорить с душой человека через пространство и время.

Когда она читала эти эссе, автор становился близок ей, как мало кто другой из литературоведов или ученых, даже тех, с кем она знакомилась во время учебы в Сорбонне. Профессор Триллинг рассматривал не отдельно эстетику, но всю полноту человеческого восприятия. Он опровергал ложные и чересчур негибкие классификации. Он отстаивал мнение, что эмоциональную сферу невозможно отделить от политической, а политику – от мира искусства и литературы. Сколько еще ведущих ученых явились в тот день на главпочтамт поддержать запрещенную книгу и мелкое издательство? Очень мало, а может, и вообще никто.

Джеки подобрала с пола гостиной разбросанные дочерью кубики с буквами и ракушки и засунула подальше свежий выпуск журнала «Ньюсуик» с портретом мужа на обложке. Слава богу, что заметила. Иначе это выглядело бы, как будто она хвастается. На газоне за домом охранник из Секретной службы сам расставил для нее садовую мебель на патио. Очень мило с его стороны.

Джеки нарезала пионов, чтобы украсить стол. Лепестки цвета слоновой кости разбухали в вазе на утреннем свете. Джеки только надеялась, что при виде агента спецслужбы в костюме и темных очках, дежурящего перед домом, профессор не обратится в бегство – не вернется обратно в Нью-Йорк. Интеллигенты, как правило, побаиваются нынешних проверок и допросов – еще помнят публичные телевизионные судилища под руководством сенатора Маккарти в пятьдесят четвертом. Слава богу, что судья Уоррен наконец поставил сенатора на место.

Насколько поняла Джеки, семья Кеннеди особенно старалась стереть память о своих политических связях с Джо Маккарти, хотя Бобби все еще слегка колебался – из лояльности к бывшему нанимателю. Не помогало делу и то, что сенатор успел в разное время побыть бойфрендом двух из многочисленных сестер Джека.

Но пусть Джо Кеннеди-старший и даже Бобби когда-то состояли с Маккарти в деловых отношениях, Джек – мыслитель совершенно иной породы. Он, конечно, сохраняет политес, но сожалеет о том, что в конгрессе не выступал против Маккарти более активно. Еще он полон решимости создать в современной Америке атмосферу, в которой поэты, прозаики, философы, режиссеры и художники смогут процветать; которая стимулирует их задавать вопросы властям предержащим, провоцировать их, бросать им вызов. Джек верит, что именно в этом состоит честная политика. И Джеки с ним единодушна.

Она заложила одну страницу в своем экземпляре «Леди Чаттерли» и подчеркнула цитату карандашом, словно опять вернулась в студенческие годы: «И жизнь наша течет по тому руслу, куда устремляется наше сочувствие и неприятие. Отсюда и важность искусно написанного романа: он направляет нашу сочувствующую мысль на нечто новое и незнакомое или отвращает наше сочувствие от безнадежного и гибельного. Искусно написанный роман откроет нам самые потаенные уголки… нашей чувственной жизни…»141 Эти «потаенные уголки нашей чувственной жизни». Она не очень хорошо представляла себе, что это за уголки и где они, но именно их стремилась найти.

Джеки почти всю жизнь вынужденно скрывала свою жажду знаний. В пятьдесят втором она начала работать в «Вашингтон таймс-геральд» «фотографом-расследователем»: проводила опросы общественного мнения среди уличных прохожих, а потом фотографировала их, и все это за 42 доллара 50 центов в неделю. Как-то раз «вопрос недели» был таков: «Должна ли жена позволять мужу думать, что он умней ее?» Ответ был единодушен: да. А если муж глупее жены, у нее должно хватить мозгов создавать впечатление, будто он умнее.

Может быть, профессор Триллинг, получив приглашение, счел ее пустоголовой светской дамочкой или послушной женой сенатора. Джеки надеялась, что сможет дать ему понять: дело не в том, что видимость обманчива (он, конечно, это и так знает), а в том, что она умело маскируется.

Убедившись, что охранник удалился на фасадную сторону дома, Джеки выложила драгоценную контрабандную книгу на столик, в лужицу солнечного света, рядом с корзинкой хлебцев.

iv

Профессор прибыл с опозданием, запыхался и обаятельно смущался. Он был почти полностью седой, глаза обведены темными кругами, но широко распахнутые и живые, как у ребенка.

Он вручил ей «маленький подарок», подержанную книгу, и смущенно извинился за подчеркивания в тексте. Это было старое академическое издание рассказов Лоуренса, собственность профессора, издание тридцатых годов. «Я подумал, что у вас может его не быть». Он объяснил, что оно редкое, но лишь в том смысле, что это единственный сборник, содержащий оба варианта рассказа «Англия, моя Англия» – первоначальный, 1915 года, и переработанную, расширенную и дополненную версию 1922-го. «У Лоуренса была прямо-таки фиксация на этом рассказе!»

У Джеки, наверное, сделался очень растерянный вид, но она поблагодарила профессора, приняла подарок и пожала гостю руку.

– Простите, – сказал он. – Жена утверждает, что меня часто несет в неуправляемом потоке слов – а у нее чутье критика, и она никогда не ошибается.

Джеки неуверенно улыбнулась, не зная, что на это ответить, и пригласила гостя пройти в дом, чувствуя, что краснеет. В узкой прихожей они не смогли разминуться, и профессор задел плечом картину на стене. Она уже падала, когда Джеки – удивительно, неожиданно и против всякой вероятности – ее поймала.

Профессор, полный стыда и облегчения, начал, запинаясь, извиняться.

– Нет-нет, не стоит извинений. – Она поскорей улыбнулась. – Мой муж тоже часто за нее цепляется!

– Коро? – спросил он.

– Да. – Она мгновенно преисполнилась симпатии к профессору. – Малоизвестный, и, конечно, всего лишь копия. Я заказала ее у уличного художника, когда училась по обмену в Париже. Эта золотая рама для такой картины слишком помпезна и, конечно, чересчур велика. Я вам очень благодарна, профессор! Вы напомнили мне, что эту картину следует перевесить или поменять ей раму. То-то