Князь Владимир - Юрий Никитин

– Отец родной, значит? – проговорил онмедленно. – Отец, значит…

– Отец, – подтвердил Олаф истово. Он выпятил грудьи ел глазами грозного начальника стражи. – Которого мы все любим, какмать… мать…

Вепрь прорычал:

– Знаю, какую мать. Просто обожаете!.. Черт бы васпобрал. Под арест бы обоих… а то и в колодки, что было бы только справедливо…

Этериоты затаили дыхание. Вепрь вперился во Владимираналитыми кровью глазами, будто хотел прожечь дыры:

– Есть одна странность.

– Какая? – спросил Владимир, насторожившись.

– Всяк во дворце знает, где покои базилевса. Как всякзнает, где покои принцессы Анны. Но эти пятеро, сумев незамеченными проникнутьв святая святых, пренебрегая высокородными, стремились поразить именно тебя,мерзавец. Могли бы проникнуть даже в покои базилевса и… о Небо!.. могли быпоразить Царственных и Божественных. Но почему-то бросились мимо их покоев какраз на тебя.

Олаф захохотал звонко и раскатисто:

– Здесь ворона на вороне, еще и вороной погоняет!Обознались спьяну. Местные, видать. Дерьмо им есть, а не вино пить.

Вепрь прорычал:

– Здесь три светильника. Слепой увидит. Да и свашими-то рожами спутать вас с базилевсами? Здесь что-то не то… Черт, никто неповерит, что пятеро убийц получили большие деньги, чтобы убить не базилевса, астража, который его охраняет. Но это именно так!

Владимир пожал плечами:

– Олаф прав. Люди в Царьграде какие-то странные. Я тутвстретил одного, кто никогда не жмакал жену, но убил друга, который это сделал.

Олаф расхохотался, и даже Вепрь улыбнулся, но глаза оставалисьсерьезными. И Владимир понял, что придется придумать что-то весомее, чем байкупро глупых греков.

Вепрь прорычал:

– Если бы кинулись на Олафа, я бы понял – обесчещенныемужья… Ну, не сами, а сложились и наняли от каждого обесчещенного десятка поодному умельцу ножа и топора. Или проигравшиеся в кости сделали то же самое. Нопочему напали на тебя, Вольдемар?

Владимир быстро взглянул на довольного, как слон, Олафа:

– Как отцу родному скажу! Прямо в глаза: честно ипрямо, будто христианин на исповеди, – не знаю. Наверное, спутали сОлафом. Он такие безобразия творил в городе, что у народа могло в глазахпомутиться. А когда начал еще и коней менять…

Вепрь отшатнулся с неподдельным отвращением:

– Еще и коней? Для каких нужд?

– Вовсе не для греческих, – заверил Владимиргорячо. – Мы ж простые, из Леса да из Скал. Греческое к нам не больнолипнет. Он все еще хочет научиться ездить верхом. Вот и подбирает для себя коняс широкой спиной и толстым задом. Все подбирает, подбирает. Полгорода ужеперебрал. И коней тоже… нет, коней еще нет, но торговцы лошадьми на него тоже вобиде. Наверное, за жен, дочерей, племянниц, служанок… Я же и цыпленку уступаюдорогу. У меня молоко на голове сливки откинет, такой я тихий.

Олаф скромно опустил глаза. Даже ножкой поковырял пол. Вепрьоглянулся на лестницу. Там слуги торопливо меняли вторую дорожку, тожепропиталась снизу кровью. Терибул сам указывал на стены: брызги крови взлеталивыше головы, в спешке не все вытерли. На статуях из белого мрамора кое-гдеостались алые потеки.

– Тихий, – хмыкнул Вепрь. – Ладно,убирайтесь! Трое суток отдыха. И не попадайтесь мне на глаза, мерзавцы.

Владимир поклонился молча, а Олаф не утерпел:

– Спасибо, отец родной!

По дороге к баракам Олаф огляделся по сторонам. Раннее утро,народ уже выполз на улицы, торгует и меняет, нищие просят милостыню, за ниминикто не смотрит. Солнце медленно поднимается, еще чистое, умытое, незамутненное городскими испарениями нечистот.

– А Вепрь хоть и не умнее кабана, а заметил больше!

– Олаф, – сказал Владимир тоскливо, – я вижу,как тебя подбрасывает… Ладно, то были росские мечи. Ну, не мечи, мечидамасские, но держали их руки русов. И пришли не за головой императора, комунужен этот кочан на Руси, а за моей. Это здесь всем кажется, что весь мир вблагоговейном страхе и трепете смотрит в рот священной особы базилевса! А наСевере где-то важнее конунг, где-то король, на Руси же сейчас все в кулакеЯрополка.

– Да-да, – живо сказал Олаф. – Я слышал. Тыпросил отца помочь отстоять свой Хольмград. Тебя этот самый Ярополк изгнал?

– Он, – ответил Владимир, но, помимо тоски и боли,Олаф услышал, к своему удовлетворению, и сдавленную ярость. – Но я хочувернуться! Пусть сладко ест и мягко спит, но я вернусь. Он меня знает, потому итогда – помнишь! – перекрыл своими заставами нам дорогу. Потому даже здесьпытается достать меня. Здесь, в Царьграде, целый квартал русов. Торговцы!.. Ониже глаза и уши великого князя киевского. А еще, как видишь, и руки.

Олаф довольно заржал:

– Хреновые руки! Разучились в тепле да под солнышкомдержать мечи… Эй-эй, что у тебя из-под панциря течет?

Вязаная рубашка, что торчала из-под железного панциря, сталатеплой и мокрой. Когда Владимир отнял руку, ладонь была в крови.

– Красное вино, – сказал он.

– Откуда? – удивился Олаф. – Ты вина непьешь, совсем как магометанец!

– Да? Тогда с чего бы я чувствовал, будто меняпропустили через камнедробилку?

– Да, это похмелье, – согласился Олаф с напускнымвесельем, ибо лицо Владимира уже стало бледным и изнуренным. – Пир был наславу, и ты их угостил щедро!

Он даже взялся поддерживать его за плечи. А когда подошли кбараку, навстречу выбежали этериоты, уже все знали о случившемся, подхватили наруки, внесли, поспешно содрали доспехи. Он чувствовал слабость, голова началакружиться. Вокруг ахали, спорили, деловито оценивали удары нападавших,достоинства и недостатки его доспеха.

Панцирь был во вмятинах, будто по нему били молотом. В двухместах толстое железо не выдержало, зияло дырами. На теле Владимира насчиталитри раны, к счастью – не опасные, а также с десяток широких ссадин икровоподтеков.

Олаф с сочувствием пощелкал языком, но голос звучалбеспечально:

– Нет, мечи держать не разучились… Тем выше наша слава!

По дворцу прокатилась волна арестов. Перепуганные сановникидоносили друг на друга, предавали, сводили счеты. Вторая волна арестов охватилауже богатые дома Константинополя. Пользуясь случаем, базилевсы убирали опасныхврагов. Пусть и не верили в их причастность к заговору. Но все уже знали обуспешной попытке пятерых убийц проникнуть во дворец и аресты встретили хоть сострахом, но пониманием.

Теперь куда бы Владимир ни направлялся, чувствовал на себепристальный взгляд Вепря. Тот не стеснял, не давил, напротив – позволялвольности, которые не позволил бы другим наемникам, а однажды, забывшись,отсалютовал, словно командующему войсками.