Смерть чистого разума - Алексей Королев

– Нет, благодарю вас. Но рыбий жир, признаться, мне здорово надоел, Антонин Васильевич.

– Придётся закончить курс, милейший, придётся. И потом, должен же я куда девать мои запасы рыбьего жира, – Веледницкий рассыпался мелким смехом, почвокивающим, словно горсть медяков рассыпалась по паркету.

– А у вас его много?

– Порядочно, Степан Сергеевич. Я одно время пользовал им, в числе прочих препаратов, Льва Корнильевича. Ну и сделал изрядный запас. Оптом-то дешевле выходит.

Маркевич застегнул последнюю верхнюю пуговичку на рубашке и взялся за галстук. Надеть пиджак ему любезно помог Веледницкий, после чего жестом вновь предложил своему пациенту присесть.

– Курите. Не желаете? Что ж, а я закурю. Кстати, вы курите в нумере?

– Раз или два, Антонин Васильевич. Курил бы исключительно на террасе, да сами видите, какая погода.

– Да, который год здесь, не упомню такого скверного лета. Да, так вот рыбий жир. Сейчас это, вероятно, несколько комично уже звучит… учитывая обстоятельства. Сколь я понимаю, верная немка передала вам все новости?

– Так и есть, – ответил Маркевич. – Признаться, они меня порадовали. Никак не мог поверить, что это Тер.

Веледницкий кивнул:

– Мне тоже казалось это невероятным. Хотя именно мы с Николаем Ивановичем, выходит, и предоставили полиции улику, позволившую ей заподозрить Александра Ивановича.

– Ну теперь уже очевидно, что это была или случайность – в конце концов, для убийцы стрелять в спину это естественно, а куда именно в спину попала пуля, – дело десятое. Либо тщательно продуманная уловка.

– Фишер не похож на мастера подобных уловок.

– Я уж теперь и подозревать кого-то побаиваюсь, Антонин Васильевич. Хотя бегство…

Веледницкий снова кивнул:

– Так или иначе, бедолагу поймают. Швейцария только неопытному глазу кажется страной наивных и безразличных ко всему людей. Полиция в целом работает здесь превосходно, уж поверьте мне. Да вот, что далеко ходить: не далее как вчера вечером я между делом спросил инспектора, можно ли получить сведения, касающиеся первого пребывания Льва Корнильевича в Швейцарии, – а это, между прочим, одна тысяча восемьсот семьдесят второй год, почти сорок лет назад! И что же? Оказывается, преотлично можно, нужно лишь сделать запрос в центральный полицейский архив в Берне. Главное, не забыть вложить в письмо конверт с обратным адресом и наклеенной маркой.

– А для чего вам эти сведения, Антонин Васильевич? – спросил Маркевич.

Веледницкий затушил папиросу и потянулся было за второй, но остановился на полпути и вместо этого принялся ожесточённо и смешно почёсывать себе переносицу. Потом встал и зачем-то подошёл к двери кабинета и запер её. Маркевич воззрился на него с неподдельным изумлением, но Веледницкий не обратил на этот взгляд ни малейшего внимания. Он подошёл к окну и выглянул, точно чтобы убедиться, что там никого нет – за окном, впрочем, уже почти совсем стемнело, – и только после этого вернулся в своё кресло.

– Архив покойного Льва Корнильевича, Степан Сергеевич, как вы понимаете, представляет собой огромную ценность.

– Не сомневаюсь. Кстати, душеприказчик вы?

– Разумеется. Более того. Некоторым образом я принялся за дело душеприказчика ещё при жизни покойного – вы поймёте, что я имею в виду. Архив Корвина очень велик и находится в совершенно расстроенном виде. Он даже не весь здесь – кое-что хранится в Париже и Лондоне. Но некоторые папки я уже разобрал. Там есть действительно ценные вещи, например, переписка с Бакуниным и Сен-Жаком или дневник, который Лев Корнильевич вёл в Суэце в 1869 году. Наброски «Диалогов», правда, только отдельными частями. Никогда не публиковавшийся биографический очерк о Скандербеге. Всё это имеет огромную ценность – и всё же всё это совершеннейшие пустяки по сравнению с вот этим.

Веледницкий перегнулся через стол и из огромной кипы бумаг точным и быстрым движением вырвал пачку листов, нетуго перевязанных простой бечёвкой.

– То, что я вам сейчас покажу, Степан Сергеевич, очень важно, поверьте. Эту рукопись ещё не видел ни один человек на Земле. Это вторая часть «Геркулины».

«Виссарионов на занятиях в студии постоянно ругал меня за то, что я медленно мимирую. И всё время требовал, чтобы я расслаблял мышцы щёк – в них, мол, всё и дело. Двадцать минут назад в комнате Ленина мне удалось справиться гораздо лучше. И даже находчиво предложить часовой ключик в качестве печати. А вот сейчас не успел, отыграл плохо, неуверенно – и Веледницкий уже пять секунд смотрит на меня с неподдельным изумлением. Знал бы он, что у меня в потайном кармане пиджака, который он только что любезно помог мне надеть… Вот Лавров вчера к моему невежеству отнёсся спокойнее. А если я скажу Веледницкому, что “Геркулину” я читал ещё гимназистом, да к тому же основательно забыл – он решит, что я рисуюсь. А уж если передам, что мой учитель убедил меня, что у подлинного мыслителя следует изучать только работы теоретические, а ежели он ещё и романы пишет – то это от неуверенности в себе… Тут уж доктор просто не поверит. Ведь не может же культурный человек не поддержать разговор на общую тему с другим культурным человеком. Бедный Веледницкий. Выдыхай, Степан Сергеевич».

– Это невероятно, Антонин Васильевич.

– И тем не менее это так. Лев Корнильевич начал работу над рукописью около семи лет назад в Париже. Сюда он привёз почти готовый черновик и несколько месяцев возился, отделывая его. И, наконец, начисто переписал. Я, разумеется, ничего об этом не знал – до начала прошлого года. Мы сидели около камина и Корвин вдруг сказал, что ему зябко. Я удивился: в Ротонде было отлично натоплено, я сидел в одном жилете. «Надо бы прибавить», – сказал Корвин и достал из-под стола довольно толстую папку. «Что это?» – спросил я. «А-а, теперь уже всего лишь растопка». Но я успел перехватить его руку – мы с Николаем Ивановичем давно договорились, что будем препятствовать, сколь в наших силах, попыткам Корвина уничтожить любую часть своих архивов, к чему он периодически проявляет склонность, честно признаюсь. «Что это?» – повторил я, а Корвин лишь махнул рукой и отвернулся. Он был уже очень, очень плох. Этот взмах руки я принял за разрешение развязать папку, что я и не преминул сделать. Можете представить себе моё изумление, когда я прочёл на титульном листе «Геркулина. Том II»?

«Роман переведён на одиннадцать, кажется, языков, включая норвежский и турецкий и принёс Корвину, как говорят, около ста пятидесяти тысяч золотом. Двести четырнадцать представлений в Олдвиче. В прошлом году вышла фильма. Да, пожалуй, великий безумец не был так уж и безумен, раз решил состричь купоны дважды».

– Вы позволите мне прочесть?