Смерть чистого разума - Алексей Королев

это, конечно, тот самый “бульдог”, что далеко не очевидно. То есть, как – это более или менее понятно. Заглянуть в комнату в отсутствие хозяев – минутное дело. Но как Тер узнал, что у Лавровых есть “бульдог”? И когда именно он его украл? Если после того, как Лавров и Веледницкий сдали своё оружие Целебану, то это означает, что Лавров на всякий случай скрыл второе оружие. Осуждать его за это трудно, но тогда совершенно нелогичным выглядит его признание мне. Он же не видел “бульдог” в карете, его быстро забрал Целебан. Если же до всех этих печальных событий, – то почему Тер не взял оба револьвера. Да и вообще “веблей” – инструмент посерьёзнее “бульдога”.

Фишер, разумеется, бежал. Я видел этот бешеный взгляд тогда, на террасе. Он бежал, потому что подозрение непременно падёт на него. Но он не мог знать, что у Тера алиби. Или мог? Нет, не мог. Верю ли я ему, когда он говорил, что не станет убивать Корвина, хотя и ненавидит его? И да и нет. Фишер – боевик. Он профессионал, так же, как и Тер, – и у него должны были быть веские причины чтобы убить. Решение их Боевой группы. Один бог ведает, как там у с.р. принимаются решения. Но тогда зачем же он бежал? Или В. прав в своём легкомысленном отношении к этому? “Уехал – приедет. Вот и записка”.

Мысли путаются.

Давай, С.С., соберись. Подумай и запиши. Немного времени до ужина у тебя ещё есть. И где же, чёрт подери, В.И.? Телеграмма от учителя предельно ясна: прислушиваться к новому постояльцу пансиона, который мы договорились называть в переписке библиотекой. Точно так же, как “фотографические снимки Ормон-Десю” означали чрезвычайную ситуацию. Где В.И.?»

* * *

Из дневника Степана Маркевича

6/VIII.1908

Записано шифром

Время. С 12:15 до 13:15. Это если верить инспектору. Но проверить это невозможно.

Алиби. Из обитателей пансиона нет только у Фишера. Но что если инспектор ошибается и здесь замешан кто-то ещё? Посторонний? Каким-то образом знающий устройство лестницы – или имеющий возможность спуститься в Ротонду без её помощи. Например, Шарлемань. Или тот второй проводник, его конкурент? Кстати: не забыть выяснить у В. его имя.

Мотив. Вот тут начинаются фантазии. Тер: нет. Фишер: нет, или я их не вижу. У Шарлеманя или Второго проводника – нет тем более, или они настолько приземлённые, бытовые, что догадаться я не в силах.

Десять лет назад, 6/VIII.1898 я записал в дневнике следующее:

«Что ж, прокламация переписана от руки ровно 10 раз. Комический “тираж” для воззвания, озаглавленного “Ко всем честным людям России”. Никакой ясности с тем, кому её показывать, как не было, так и нет. Очевидно, я бы начал с Мики, но он ещё не вернулся с каникул. Зосимова я мельком видел на Крещатике, но он сделался отчего-то таким важным, что едва ответил мне на кивок. Вероятно, оттого, что был с барышней; кажется, это его сестра. Более никому из товарищей показать это я не могу. Что ж, остаются Б-вы. Брошу им в почтовый ящик. Так – вернее».

43. Три ключевых слова

Усаживаясь за стол («вчера подавали раковый суп; бог весть, где они раздобыли тут раков, но вышло превосходно. Мы разъезжаемся, а они начали, наконец, пристойно готовить, что за невезение», – прошептал Лавров, когда они столкнулись в дверях), Маркевич заметил, что место напротив него, все эти дни пустовавшее, украшено полным прибором. Он не ошибся: часы пробили четверть (кроме Маркевича и Лавровых ещё никого не было), когда в столовую вкатился Ульянов, на ходу застёгивая пиджак. Который, впрочем, ему тут же пришлось расстегнуть, когда он уселся. Проворно засунув салфетку за ворот, он с беспокойством огляделся. Маркевич решил прийти к нему на помощь:

– Сейчас спустятся остальные. Тогда и подадут.

– Да-да, вчера уж нагляделся, пока вы хворали, – он машинально вынул салфетку и, очевидно, столь же машинально заправил её обратно. – Как вы себя чувствуете? Прекрасно, прекрасно. Степан Сергеевич, а что же, никак нельзя кормиться отдельно? Меня от этих церемоний с души воротит.

– Это привилегия госпожи Ставрович, – отозвался Лавров, только что задумчиво изучавший на свет бокал. – Но действительно, где же все остальные?

Хлопнула ставня узкого бокового окна, из-под лестницы, из буфетной, выскочила мадемуазель в сбившейся и несвежей, как показалось Маркевичу, наколке, стрелой перелетела гостиную, закрыла окно. Поправила наколку и снова исчезла в буфетной. На какую-нибудь минуту воцарилась тишина. Ульянов крутил головой, как будто впервые оказался в столовой, Лаврова рисовала пальцем круги по закусочной тарелке в надежде, что никто на неё не обращает внимания, её муж смотрел в одну точку и этой точкой была дверь. Маркевич поймал себя на мысли, что делает то же самое.

– Мы с вами сегодня ужинаем в приятной, но небольшой компании, – сказал доктор Веледницкий, входя. Скляров семенил за ним. – Господин Шубин решил, что ужины отныне ему вредны и ограничится молоком у себя в комнате. Я как мог агитировал Луизу Фёдоровну, но она была точно скала. Степан Сергеевич, а вы молодцом. После трапезы непременно ко мне, непременно. Владимир Ильич, рад вас видеть. Так нельзя: вчера не обедали, сегодня не обедали. Эдак у вас колит начнётся и придётся мне вас передавать в руки моего цюрихского коллеги доктора Шольца, будет вас просяным отваром лечить. Ну-с, сarpe angelum. В деревне нет прохода от газетчиков. Приехали не только из Лозанны и Женевы, но из Цюриха, а кто-то видел даже иностранного корреспондента. Да-с. Я лично отбился от троих буквально только что. Господа, я вас очень прошу по возможности воздержаться от общения с этой братией. Договорились? Вот и славно. От Глеба Григорьевича нет известий?

Надеждам Лаврова на продолжение гастрономической вакханалии сбыться было не суждено. Мадам вспомнила, что правит неврологическим санаторием и подала пустой бульон с гренком, припущенного мерлана и салат. Десерт, впрочем, грозил яблочным пирогом. Успех трапеза имела, кажется, только у всеядного Маркевича, да Веледницкий отдал должное стряпне своего дома с несколько преувеличенным энтузиазмом. Остальные вяло ковырялись в салате, Ульянов же и вовсе ограничился бульоном, после чего отодвинул чашку и принялся разглядывать стены столовой.

– Что же вы, Владимир Ильич? – спросил Скляров укоризненно, – нужно кушать.

– Я, простите, рыбу не ем.

– Ох, – растерялся Веледницкий, – кабы вы предупредили…

– Что так? – перебил доктора Лавров. – В ней, говорят, много полезного для умственной деятельности. А вы, как я понимаю, как раз ею и существуете.

– Совершенно верно. Да только не могу себя