Аромат изгнания - Ондин Хайят

и я осталась одна, безнадежно одна перед опустошенной бесконечностью. Иногда я открывала глаза и видела у своей кровати Луну.

Что она здесь делает? Почему она еще жива?

Я отворачивалась, предпочитая смотреть в стену, чем видеть перед собой живую Луну.

У меня отняли любимую дочь и оставили мне другую, ту, которую я так и не сумела полюбить. Почему, почему? Я уплатила всю дань, какая только есть на свете, почему же у меня забрали душу?

Саламе оставили мне денег. Было на что жить, но я поняла, что должна чем-то заняться, если не хочу сойти с ума. Для начала я стала принимать заказы на швейные работы. Целыми днями шила, вышивала, штопала. Я жаждала все чинить, как будто смысл жизни заключался в рваных тканях, проходивших через мои руки. Я избегала общения, чтобы не читать в чужих глазах поразившее меня проклятье. Всем занималась Луна. Она готовила, убирала, ходила за покупками, и все это помимо учебы. Я не видела, что она отдаляется от меня с каждым днем. Я делала все машинально и просила все больше работы, потому что спала меньше, чем когда-либо. Я везде оставляла свет включенным. Ночные страхи накатили с новой силой. Однажды меня так напугал один из тех жутких кошмаров, не дававших мне покоя по ночам, когда я была слишком измучена, чтобы бодрствовать, что я дотащилась до комнаты Луны. Я села на пол у ее кровати. Мне нужен был кто-то рядом, все равно кто. Ее ровное дыхание мало-помалу успокоило меня. Я постаралась скрыться, пока она не проснулась, наверно, в очередной раз упустив дарованный нам шанс обрести друг друга. У нее никогда не было матери, теперь она унаследовала выжженную землю, и этот тяжелый климат заставлял ее покидать дом как можно чаще, оставляя меня в одиночестве, как я оставляла ее.

Дорогая Луиза,

Я узнала о постигшем тебя несчастье. Я буду молить Бога принять к себе нашу Амбру. Я молюсь и за тебя тоже, чтобы ты нашла в вере силу, в которой нуждаешься.

Да благословит тебя Бог.

Мария

Мне не нужен твой Бог, Мария. Мне не нужен этот Бог-душегуб, который убивает все наши радости.

Когда Луне исполнилось тринадцать лет, я вдруг поняла, что она стала женщиной, а я во всем оплошала. Что-то дикое и горделивое исходило от нее. Остатки ее любви, которую слишком долго не замечали, окрасились горечью. Я больше не могла обратиться к ней, не получив в ответ жестокого удара.

– Молчи, Луиза. Это по твоей вине они умерли!

Наши стычки будто выпускали из меня всю кровь. Я лежала на кровати и падала, падала, почти проваливаясь в безумие. Мне казалось, будто душа моя прозрачна и весь ропот мира заполоняет ее. Навалившаяся мука была такой густой, что я отчаянно цеплялась за прутья кровати, чтобы меня не погребло совсем. Я держалась за них, чувствуя, что у меня нет больше тела. Меня не было.

В день, когда мне исполнился тридцать один год, я почувствовала такое удушье, что вышла на террасу, готовая броситься в пустоту. Я тяжело села на парапет, глядя на улицу. Я ни о чем больше не думала. Наверно, в тот день я погрузилась в бездну глубже, чем когда-либо. Я уже собралась прыгнуть, как вдруг увидела одну из соседок у окна. Она держала на руках дочурку, стоя ко мне спиной. На девочке было такое же голубое платьице, как у Амбры в день аварии. Она помахала ручонкой и улыбнулась мне. Меня удержали ее ласковые глаза.

В руке у девочки был карандаш, как будто она хотела сказать мне: «Пиши, Луиза, пиши!» Потрясенная, я не могла отвести от нее глаз.

И снова ты спасаешь меня от моих бездн.

Соседка закрыла окно и задернула занавески. Девочка исчезла, оставив меня одну на парапете террасы, с висящими над пустотой ногами и сердцем.

Назавтра, не в силах больше сидеть взаперти в квартире, пронизанной воспоминаниями, я решила поставить перед домом стол, чтобы стать поэтессой для всех и продавать остатки эмоций прохожим. Мне пришлось сделать над собой нечеловеческое усилие, ведь соседи почти не видели меня в последние два года. Работу приносила мне Луна. Они пришли толпой поздороваться со мной, поговорить. Не раз меня одолевало искушение послать все подальше, и мне приходилось впиваться ногтями в ладони, чтобы не крикнуть им, что я не хочу ни их жалости, ни заботы. К счастью, через несколько дней парад искренних и любопытных закончился. Остались только те, кому нужна была помощь, чтобы написать письма. Поначалу я писала в основном административные и семейные послания.

Дорогой кузен,

Пишу тебе, чтобы сообщить, что мы с Лейлой приедем к тебе в следующем месяце. Нам хотелось бы ночевать в комнате, смежной с кухней, так мы никого не потревожим.

Искренне твой Амар

Дорогая мама,

Свершилось, я жду ребенка. Я уверена, что эта новость очень тебя порадует. Я знаю, что добираться тебе далеко, но мне бы очень хотелось, чтобы ты приехала, потому что я ужасно боюсь рожать.

Любящая тебя дочь Лама

Так продолжалось целый день. Мне приходилось расспрашивать этих людей, чтобы знать, каким тоном написать письмо, о котором они просили. Я терялась в осколках жизни. Это внезапно увлекло меня, потому что я поняла, что все мы, в разной степени, что-то пережили и выжили. Мучительное прошлое, молчание, лишний жест, недостаток любви. Я смотрела на их руки, когда они говорили, особенно на мужские. Они стыдились, что не умеют писать, и делали вид, будто просто осведомляются, все равно о чем, прежде чем согласиться сесть и сказать мне, что им на самом деле надо.

Один мужчина, которого я не раз видела у моего стола, наконец решился однажды сесть передо мной.

– У вас как у врача? – спросил он.

– Что вы имеете в виду?

– Есть что-то типа врачебной тайны?

– Я никому не повторяю того, что мне говорят, если вы спрашиваете об этом.

Он посмотрел на меня сурово, словно подозревал во лжи.

– Если я узнаю, что вы рассказали кому-то в квартале, берегитесь.

Я успокаивала его до тех пор, пока он не убедился, что я никому ничего не скажу.

– Помогите мне написать письмо, чтобы вернулась моя жена. Она сбежала к своим родителям. Я тут кое-что написал. Скажите мне, что вы об этом думаете.

Надия,

Предупреждаю тебя, что,