Нежность - Элисон Маклауд

оградить детей. Роз говорит, что, возможно, уедет из страны на время, подальше от злых языков, но для нас это невозможно, конечно. Придется остаться в Лондоне и переносить неприятное внимание, которое, несомненно, привлечет к нам петиция Бэйнсов о разводе. Особенно моей дорогой Джоан.

Герберт Фарджон выпрямился и закурил сигарету. Он предложил закурить и Лоуренсу, но тот отказался, постучав себя по груди.

– Я знаю, что такое лондонская пресса, – сказал Берти, – и если Джоан останется в городе, ей выпадет роль семейного громоотвода, а это будет совершенно невыносимо.

– Надо сказать, проблемы Бэйнсов, судя по вашему описанию, в чем-то характерны для нашего времени.

Драматург запрокинул голову и выдул высокую струю дыма.

– Правда? – Он повернулся и оценивающе оглядел изгнанника. – Возможно, газеты попытаются выставить это в таком свете, если дойдет до…

– Суда? «Бюллетеня разводов»?

– Боюсь, даже хуже. Если она уйдет от него, вынудит его действовать, газеты придут в экстаз. В конце концов, ее отец – член Королевской академии художеств. Вы, вероятно, слышали: старый сэр Хеймо сэр Малькольм Торникрофт.

…когда-то известный живописец, член Королевской академии художеств, высокий, грузный, мясистый, довольно хорош собою166.

Зашевелились первые искры воображения: Розалинда Констанция. Женщина, запертая в ловушке несчастливого, без близости, брака. Из хорошей семьи – ее отец член Королевской академии художеств. Замужем за героем войны, выпускником Кембриджа, по мнению автора – человеком с пустой, искалеченной душой.

Изгнанник предложил новому другу кусочек поджаренного хлеба:

– У меня возникла идея. Мы с вами можем поработать вместе.

– О? – Герберт Фарджон поднял взгляд.

Затея рискованная, но важный замысел – это всегда риск.

– Давайте вдвоем напишем пьесу с распадающимся браком Бэйнсов в основе сюжета. Серьезную пьесу. Аллегорию наших времен. Историю распада нации как последствия…

Берти удивленно раскрыл глаза – белки были хорошо видны в темноте.

– Смотрите! – раздался внезапный крик из дома, и мужчины вскочили на ноги, словно из леса на них бежал дикий кабан. Предложение Лоуренса забылось в суматохе.

– Нет! Наверх! Смотрите наверх! – снова крикнула Элинор.

Из Парэм-Хауса, большой усадьбы с той стороны леса, взлетела в небо сверкающая струя, потом другая. Затем последовал дивный залп золотых огней. Слышались хлопки и треск. Все, кто был в коттедже, высыпали наружу, вытягивая шею, чтобы лучше разглядеть фейерверки Дня Империи за полосой леса, обозначающей границу усадьбы. Дети снова выбежали на газон.

Ракеты взлетали, свистя и визжа. Огненное колесо, очевидно установленное на высоком постаменте, крутилось, разбрасывая огненную бурю, пылая и шипя.

– А-а-ах! О-о-ох! – кричали дети.

– Динь-динь-динь, динь-динь-динь! – распевал мальчик Нельсонов. Он сидел в тачке Артура, и отец катал его по газону, изображая пожарную машину.

Тут что-то затрещало, словно лопнуло первозданное яйцо Творения, небо вспыхнуло желтым, и над деревьями поднялся макет цеппелина. Сильвия и Кристиана прижались к матери. Маленький Нельсон спрыгнул с тачки, перевернул ее и спрятался под ней. Взрывающийся груз свалился из чрева аэростата на землю. Спускалась ночь – крыша мира.

Воцарилась потрясенная тишина, если не считать повизгивания детей, но их собрали в кучу и успокоили.

– Ну что ж, – вздохнула Мэделайн, потому что кто-нибудь должен был что-нибудь сказать.

В небе клубился дым, желтовато-серый. Кругом так уныло, так серо! Одряхлел весь белый свет!

– Ты уже достаточно хлеба съела, моя дорогая, – тихо сказала Мэделайн Сильвии. – Пора в постель.

Мэри, старшая из детей, принялась настаивать, что еще совсем не поздно. Моника, ее мать, по-прежнему не сводила глаз с ночного неба. Запрокинутое лицо было бледно, в глазах слезы. Это зрелище пошло совсем не на пользу ее нервной системе.

Небольшая группа направилась на свет коттеджа, когда высоко в небе снова что-то ожило и вспыхнуло. Неожиданный финал.

Послышался слабый всплеск аплодисментов. И над вершинами леса поднялся ухмыляющийся фосфоресцирующий скелет.

Сильвия нахмурилась, словно пытаясь сердитым лицом прогнать видение. Кристиана, девочка Лукасов, помчалась по траве в дом. С той стороны леса подожгли фитиль, и живой скелет выбросил в неуклюжем квикстепе одну искрящуюся ногу, потом вторую. Через несколько мгновений обе ноги отвалились и понеслись к земле. Пылающая рука отделилась и поплыла по воздуху, маша зрителям на лету. Затем подалась и отвалилась вторая рука. Наконец и череп отлетел в сторону, как пылающая пробка.

Запрокинутые кверху лица у старинного коттеджа странно осветились желтым пороховым светом. У Фриды, обычно скорой на смех, рот исказился мрачной гримасой. Барбара громко спросила, почему покойники, которые на небе, теперь оттуда падают. Она изо всех сил сжимала руку своего пупса. Перси присел на корточки и зашептал дочери на ухо.

– Нет, падает! – Она показала наверх. – Совсем как в сказке про храброго цыпленка!

Отец опять тихо зашептал ей на ухо.

– Но мы завтра будем мертвые, когда проснемся?

Она потрясла куклу.

Перси взял на руки обоих – кукла уныло болталась – и унес в дом. Темнота тикала, и гости растерянно бродили по газону, пока Лоуренс не напомнил всем, что они собрались веселиться жизнь идет своим чередом – и теперь обязательно надо спеть хором!

Mэделайн облегченно улыбнулась ему. Фрида захлопала и выпрямилась во весь рост, словно собираясь выйти из-за кулис на сцену. Остальные – Герберт и Джоан, Элинор, Виола, Лоуренс, гости Роберт и Мэри Нельсон, Мэделайн – подтащили к костру стулья и чурбаки.

Когда свеча в детской погасла, пришел и Перси, хотя сел чуть поодаль, словно занятый своими мыслями. Он уселся у окна с друзьями и с сестрами Уинифред, и они пели хором народные песни. Он надел тонкую штатскую одежду, и весь его шарм, вся красота, несравненное гибкое тело снова засияли167. Изгнанник наблюдал за ним, сам незамеченный. Завтра Персиваль Лукас снова уйдет. Изгнанник видел, что Мэделайн смотрит на мужа, но не может поймать его взгляд. Они не выглядели несчастными, но тлеющий внутри огонек от сегодняшней телесной близости погас. Ей казалось, что он почти превратился в бледного духа противоречия – отстраненный, холодный, сдержанный, с отвлеченными лицом и линией рта168.

Фрида распустила волосы, залезла на чурбак, прижала руки к груди и запела шубертовскую «Гретхен за прялкой». Лоуренс прилежно переводил вполголоса. Meine Ruh’ ist hin. /Mein Herz ist schwer. Мой покой потерян. На сердце тяжесть. Ich finde sie nimmer / Und nimmermehr. Он для меня утрачен навсегда. Wo ich ihn nicht hab’ / Ist mir das Grab. Где его нет, там мне могила. Die ganze Welt / Ist mir vergällt. Весь мир для меня обратился в желчь169.

Лоуренс хихикал, подыгрывая, но когда по кругу пошла фляжка Берти, схватился за нее.

Через несколько