Нежность - Элисон Маклауд

окопах – во всяком случае, душой. Синтия чуть не разрыдалась от этих слов, оттого, что он понимает. До появления Лоуренса она была настолько одинока – наедине со своими бедами, с позором.

Беб крепкий мужчина, но с поэтическими наклонностями и слишком чувствительный, чтобы идти на какую бы то ни было войну. А теперь у них нет денег, но Беб никак не мог этого понять. Он не желал просить помощи у отца. Кажется, даже не слышал, как жена его умоляет.

– Как хочешь, – часто повторял он. – Как хочешь.

Их будущее и будущее двух их маленьких детей целиком зависело от нее.

Когда они с Джоном вышли из хлева, ее муж, Лоуренс и Уилфрид Мейнелл стояли неподалеку, склонив головы. Беб медленно, невнятно рассказывал о недавнем наступлении армии. Мужчины задумчиво внимали. Она не знала, можно ли понять хоть половину того, что говорит Беб. Дантист обещал ему вставные зубы.

Когда они с Джоном подошли, Лоуренс поднял голову. Вельветовая куртка болталась на нем, как на вешалке, но он был полон прежнего тепла и жизненной силы, с прежними удивительно притягивающими синими глазами и улыбкой, всегда наготове, для ее непростого сына. Он велел Джону бегать вокруг сада, чтобы высохнуть, и – о чудо! – мальчик послушался. Спаниель Беспечный побежал за ним, и Джон, кажется, обрадовался четвероногому спутнику.

Уилфрид Мейнелл улыбнулся Бебу:

– Лоуренс умеет обращаться с детьми, правда? Когда он уедет, нам будет его очень не хватать.

Где-то ворковали голуби, сплетая сонные чары английского лета. По щеке Беба пробежала дрожь.

– Это всё зубы, – сказала Синтия, присоединяясь к мужчинам. – Боюсь, они его очень мучают. Нам пора.

Но ведь они только что прибыли. Лоуренс сказал, что они должны хотя бы объехать окрестности на машине. Он будет счастлив показать им здешние места. Потом он выскочит, их шофер сядет за руль, а он, Лоуренс, дойдет обратно пешком.

Какой он бодрый, несмотря на отъезд Фриды, подумала Синтия.

В тот же день, чуть позже, Лоуренс от руки дописывал рассказ и удовлетворенно просматривал страницы. Начало подошло бы волшебной сказке, действие которой происходит в Сассексе:

У них родилось трое детей, три белокурых воздушных создания, все девочки. Младшая – еще младенец. Любимицей родителей была старшая, дитя их первой любви… Однажды старшая девочка упала на острую железку, оставленную в саду, и поранила колено. В деревне, в глуши хорошего врача к ней не позвали. Началось заражение крови. Ее повезли на машине в Лондон, и она лежала в чудовищных мучениях в больнице, на грани смерти. Боялись, что она умрет. Но она все же выкарабкалась174.

Но любая сказка обязательно принимает зловещий оборот.

В ту тяжелую пору, когда Уинифред думала, что стоило поначалу обратиться к хорошему врачу, и всего этого можно было бы избежать, когда она ежедневно переживала адские муки, муж с каждым днем казался ей все более бесполезным, лишним, фальшивым. Он всегда маячил где-то на заднем плане, отдельно, как неприкасаемый…

Они были раздельны, враждебны друг другу. Ей была ненавистна пассивность мужа, словно гнусное зло.

Она растравляла его, напоминая, что ее отец оплачивает огромные счета за лечение ребенка, в то время как он, Ивлин, бездельничает и не зарабатывает ничего. Она спрашивала, намерен ли он вообще кормить собственных детей; или он ждет, что тесть так и будет всю жизнь содержать его и его семью? Она сказала, что ее шестеро братьев и сестер недовольны: их будущее наследство тратится на ее детей175.

Лоуренс был доволен выбранными именами: главная героиня превратилась в Уинифред, что звучит похоже на «Уилфрид», имя отца Мэделайн. Это правильно, ведь она принадлежит отцу, и отец содержит ее семью; она не принадлежит мужу. Персиваль стал Ивлином, и Лоуренсу нравилось не только созвучие «-иваль» – «Ивлин», но и более тонкая двусмысленность, намек на слово «evil»[38].

Ей была ненавистна пассивность мужа, словно гнусное зло… Он не бездельник; почему же тогда он не найдет себе постоянную работу? Уинифред заговорила о другой вакансии, куда его могли бы принять. Согласен ли он? Нет. Но почему? Потому что он считает, что место ему не подходит, и не хочет туда идти. Уинифред очень рассердилась. Они тогда жили в Лондоне, и это обходилось вдвое дороже жизни в деревне; ребенка водили на массаж к дорогому врачу; отец Уинифред был явно недоволен; и все-таки Ивлин не принимал предложенную службу. Он попросту сбежал от всего и вернулся в коттедж…

Девочка… осталась калекой. Ужасно было смотреть, как она перемещается, раскачиваясь, перебрасывая больную ногу вперед и работая плечами. Юное, стремительное существо, легкое, как язычок пламени. Однако мать утешала себя. Ребенок скомпенсируется. Девочка жива и сильна; у нее впереди целая жизнь. Она реализуется душой и духом. Утраченное телом будет возмещено развитием души. Мать зорко следила за дочерью, бесконечно и безжалостно поправляя ее, когда та пользовалась при ходьбе ребром ступни или подпрыгивала (вопреки запрету доктора)…

Но для отца все это было невыносимо: в расцвете сил его существование утратило всякий смысл. Красота телесной жизни была для него всем. Он глядел на изуродованную дочь, и ее увечье казалось ему злокачественной опухолью, торжеством зла и небытия. Потому он и превратился в зашифрованное послание. Однако продолжал жить…

Жена прочно ополчилась на него…

Между ними воцарилась острая, упорная ненависть176.

Он написал рассказ, и магия слов, воплощенных на странице, сделала его вымысел правдой.

Он сам судил себя предельно сурово. Он знал, что собой представляет. Выдумывает истории о чужой жизни, пока люди захлебываются в грязи во Франции. Позорно живет за счет подачек – и за то же самое сурово осуждает Перси Лукаса. Более того, он, в отличие от Лукаса, слаб телом, а по временам также и душой. Он не умеет контролировать свою вспыльчивость. Ему надоела жена. Они вдвоем с женой надоели другим людям. Фрида плодовита, но он оказался не способен зачать ребенка. У него дурное семя.

Он потряс головой и сосредоточился. Снова вернулся к старинному коттеджу в низине и дописал строку от руки: Дети росли неуверенными в себе мямлями либо злыднями, обуянными духом противоречия. Все перечили всем, и атмосфера в доме была жесткой и бесплодной177.

Рассказ медленно обретал жизнь.

Когда объявили войну, семья жила в коттедже…

Здесь, в абсолютном покое сада на склоне, он узнал об активно разрушительных деяниях, о бурлении недовольства, о кипящих волнах разрушения, несущихся навстречу