Ангелы и Демоны - Дэн Браун

Скелеты в свете факелов, криво усмехнулся он, припомнив, чтовсего лишь месяц назад пережил такой же вечер. Вечер костей и огня. Это былблаготворительный ужин нью-йоркского Музея археологии — лосось flambe присвечах в тени скелета бронтозавра. Он попал туда по приглашению Ребекки Штросс— бывшей модели, а ныне ведущего эксперта по проблемам культуры журнала «Тайм».Ребекка являла собой торнадо из черного бархата, сигаретного дыма и большихсиликоновых грудей. После ужина она звонила ему дважды, но Лэнгдон на звонки неответил. Совсем не по-джентльменски, ухмыльнулся он, и в голову ему пришланелепая мысль: интересно, сколько минут смогла бы продержаться Ребекка Штросс вподобной вони?

Лэнгдон почувствовал огромное облегчение, когда вместоступени под его ногой оказалась мягкая, как губка, и вдобавок влажная почва днасклепа. Убедив себя в том, что стены в ближайшее время не рухнут, он повернулсялицом к центру каменной камеры. Снова дыша сквозь рукав, Лэнгдон посмотрел натело. В полумраке подземелья оно было едва заметно. Светлый силуэт человека,обращенный лицом в противоположную сторону. Силуэт неподвижный и молчаливый.

Лэнгдон вглядывался в темноту склепа и пытался понять, чтоже он видит. Человек располагался спиной к американцу, и лица его не быловидно. Но тело его совершенно определенно находилось в вертикальном положении.

— Хэлло… — прогудел Лэнгдон сквозь ткань рукава.

Ответа не последовало. Лэнгдон двинулся по направлению кбледной фигуре. Стоящий в темноте человек показался ему поразительнонизкорослым…

— Что случилось? — донесся до него сверху голосВиттории.

Лэнгдон не ответил. Теперь он увидел все и все понял. Егоохватило чувство глубокого отвращения, ему показалось, что стены угрожающесдвинулись, а склеп резко уменьшился в размерах. Над почвой возвышалось похожеена какого-то демона подземелья обнаженное старческое тело… или, вернее,половина тела. Старец был до пояса зарыт в землю. Он держался вертикальнотолько потому, что вся нижняя часть тела находилась под землей. Руки трупа былистянуты за спиной красным кардинальским поясом. Сутулая спина чем-то напоминалабоксерскую грушу, а голова покойного была откинута назад. Глаза трупа былиоткрыты, и казалось, что он смотрит в небеса, умоляя Бога о помощи.

— Он мертв? — крикнула сверху Виттория.

«Надеюсь, — подумал Лэнгдон, — ради его же блага».Подойдя к трупу вплотную, американец заглянул в мертвое лицо. Глаза покойногоналились кровью и вылезли из орбит. Лэнгдон наклонился еще ниже, пытаясьуловить дыхание, но тут же отпрянул.

— Боже мой!

— Что случилось?

Лэнгдон почти утратил дар речи.

— Он мертв, — ответил ученый, немного придя всебя. — Просто я понял причину смерти.

То, что он увидел, его потрясло. Открытый рот покойника былзабит землей.

— Кто-то затолкал землю в его дыхательные пути, —продолжил Лэнгдон. — Кардинал умер от удушья.

— Землю? — переспросила Виттория. — Одну изчетырех стихий?

У Лэнгдона перехватило дыхание. Земля. Как он мог об этомзабыть? Клейма. Земля. Воздух. Огонь. Вода. Убийца пообещал клеймить каждую изсвоих жертв одним из древних элементов науки. Первым элементом была земля.Задыхаясь от невыносимого смрада, Лэнгдон обошел тело. Специалист по символикеборолся в его душе с его же представлениями о пределах художественныхвозможностей. Каким образом можно создать амбиграмму из слова «земля»,учитывая, что все клейма сделаны на английском языке? Но уже через секундуперед его взором предстала эта таинственная амбиграмма. Он сразу вспомнил всестаринные легенды о братстве «Иллюминати». На груди мертвого кардинала виднелсяожог. Плоть на этом месте почернела и запеклась. La lingua pura…

Лэнгдон смотрел на клеймо, и ему казалось, что стены склепаначали медленно вращаться.

— Земля, — прошептал он, наклоняя голову, чтобыпрочитать символ с другой стороны.

Лэнгдон содрогнулся от ужаса, до конца осознав, что здесьпроизошло.

Остаются еще трое, подумал он.

В Сикстинской капелле горели свечи. Несмотря на это мягкое,навевающее покой освещение, нервы кардинала Мортати были напряжены до предела.Конклав был официально объявлен открытым, и его начало ознаменовалось весьмазловещими событиями. Полчаса назад, в точно установленное время, в капеллувошел камерарий Карло Вентреска. Подойдя к главному алтарю, он произнесвступительную молитву. После этого он развел руки в стороны и обратился ксобравшимся с кратким словом. Столь прямого, искреннего выступления с алтаряСикстинской капеллы кардиналу Мортати слышать еще не доводилось.

— Как вам всем известно, — сказалкамерарий, — четверо наших preferiti в данный момент на конклавеотсутствуют. От имени его покойного святейшества я прошу вас действовать так,как вы призваны действовать… С верой в сердце и стремлением к достижениюжеланной цели. И пусть в вашем выборе вами руководит только Бог.

С этими словами он повернулся, чтобы удалиться.

— Но, — не выдержал один из кардиналов, — гдеже они?

— Этого я сказать вам, увы, не могу, — выдержавпаузу, ответил камерарий.

— Когда вернутся?

— И на этот вопрос мне нечего ответить.

— Но с ними все в порядке?

— И об этом я тоже лучше промолчу.

— Но они вернутся?

За этим вопросом последовала длительная пауза.

— Не теряйте веры, — наконец произнес камерарий ивышел из капеллы.

* * *

Двери Сикстинской капеллы, как того требовал обычай, былизамкнуты с внешней стороны двумя тяжелыми цепями. У дверей расположились четырешвейцарских гвардейца. Мортати знал, что двери до момента избрания папыоткроются лишь в том случае, если вдруг серьезно заболеет один из находящихся вкапелле кардиналов или вернутся preferiti. Он молил Бога, чтобы случилосьпоследнее, но внутренний голос почему-то подсказывал ему, что это вряд липроизойдет.

«Будем действовать, как мы призваны действовать», —решил Мортати, повторив про себя слова камерария. После этого он предложилкардиналам приступить к голосованию. Иного выбора у него все равно не было.