Нежность - Элисон Маклауд

Кроткая Элис Мейнелл, овеянная славой поэтесса и мать натура утонченная, возвышенная, писала стихи, чем снискала себе определенную известность в узких литературных кругах182, которая с такой радостью принимала у себя Лоуренсов, попросит Артура снести шпалеру для роз, построенную Лоуренсом в Рэкхэм-коттедже. Иначе та послужит слишком печальным напоминанием для Мэделайн, а также для Перси – в будущем, когда он вернется с фронта и узнает о предательстве.

У Элис в голове, терзаемой мигренью, будут снова и снова крутиться воспоминания. Как часто Лоуренсы пользовались гостеприимством в Рэкхэм-коттедже и Уинборне. Никто из Мейнеллов даже не колебался. Мейнеллы ничего не жалели для гостей, не считали куски. Уилфрид, разумеется, никогда не думал, что гости перед ним в долгу – материальном или моральном. В жизни просто раздаешь, если можешь, и чувствуешь себя счастливым – нет, благословенным, – что имеешь такую возможность.

Что касается Мэри, верной ученицы Лоуренса, она до конца жизни будет помнить слова песни «Убийство президента Маккинли», а также самого учителя и друга, открывшего перед ней дорогу в жизнь. Окончив школу Святого Павла, Мэри не станет фермером, как мечтала, но отправится в Кембридж, где в 1930 году – в год смерти Лоуренса – получит степень доктора медицины.

Узнав о смерти своего учителя, она внезапно со странной радостью вспомнит их откровенные разговоры во время уроков весной и летом 1915 года. Она будет помнить также сотрясающий все его тело кашель и шаткую походку. «Ты что, болеешь? – спросила она. И нахмурилась, заметив, как он держится за ребра. Потом нырнула под стол, чтобы рассмотреть его ноги, словно гадая, не проглядела ли что-нибудь. – Или ты калека?»

Когда Моника, мать, отведет Мэри в сторонку и скажет, что та должна быть большой девочкой и отказаться кое от чего ради своих кузин Сильвии, Кристианы и Барбары, Мэри расплачется, что с ней редко бывает. Она скажет матери, что не может выбросить фотоальбом. Не желает. Это ее самое драгоценное сокровище. Посмотри! – скажет она. Вот мистер Лоуренс сражается на дуэли с мистером Форстером – переворот страницы – вот он приколачивает линолеум с Джеком Мёрри – переворот страницы – вот он позирует в ванной на фоне кафеля со зверями – а вот ухмыляется вместе с мисс Мэнсфилд на фоне сетки для игры в классики – а тут в фартуке подает пасхальный ужин – а тут держит змею под яблоней.

Она пообещала матери, что навсегда спрячет фотографии от тети Мэделайн и кузин Лукас, так что они их в жизни не увидят. Но когда Мэри уедет в школу в Лондон, Моника найдет альбом в комнате дочери и прикажет Артуру сжечь его на костре.

Какой теперь предстанет в глазах света ее прелестная, добросердечная сестра Мэделайн? «Уинифред», ее вымышленный двойник, полагается на отца больше, чем на мужа. В этом есть что-то ненатуральное. Лоуренс изобразил их жизнь в самых интимных деталях. Он позорит Перси – одной гротескной подробностью за другой. Что касается милой маленькой Сильвии, Монике невыносимо представить, как ее племянница через несколько лет будет читать это описание. Столь же клеветническое, сколь жестокое. Сильвия никогда не может быть калекой, ни в чьих глазах. Моника не верит, что Сильвия могла быть калекой в глазах самого Лоуренса. Наоборот, Моника подозревает, что он обожал девочку и ее великую упрямую волю к жизни.

Сама Моника так привязалась к Лоуренсу. Они оба понимали, что значит чувствовать слишком сильно. Только благодаря ему она снова научилась смеяться; он помог ей исцелиться после предательства мужа. Он превратил ее дочь-беспризорницу в гордую собой ученицу школы. Он был неизменно добр и щедр – настолько добр, что рассказал ей, как во время пребывания в Грейтэме чуть не покончил с собой, бросившись с утеса в Брайтоне. Он хотел дать ей понять то, что понимал сам: насколько невыносимой может быть жизнь. Он не хотел, чтобы она оставалась наедине с этой жизнью, потому что хуже ничего не бывает. Так он сказал.

Можно ли подлинно узнать другого человека? Можно ли подлинно доверять другому? Неужели он так плохо думает обо всех них? Ей на сердце лег тяжкий камень.

А теперь его имя запрещено произносить. Все следы его пребывания изъяты или уничтожены – все, кроме книжного шкафа, прочно встроенного в стену Хлев-Холла. Виола согласилась, что шкаф должен остаться на месте: если его демонтировать, может обрушиться стена.

Клан – это не просто большая семья. Это семья с врожденным осознанием хрупкости жизни и необходимости – превыше всякой другой – выживать. Поддерживая друг друга, если в одиночку не хватает сил выстоять под ударами судьбы.

v

А что же Перси? Суждено ли было Персивалю Лукасу из Рэкхэм-коттеджа прочесть рассказ, создание которого он неведомо для себя вдохновил?

В октябре 1915 года, когда рассказ вышел в свет, Перси находился далеко от мира на продутой ветрами военной базе пехотинцев в Сифорде, на побережье Сассекса. Он, младший лейтенант, подчинялся непосредственно некоему лейтенанту Кларенсу Бегормли, которого кое-кто из людей во взводе прозвал «лейтенант Безмозгли». Впрочем, сам Перси считал эту кличку отчасти несправедливой. Шестидесятилетний Бегормли отличился в молодости на первой и второй бурских войнах. Последовавший долгий мир привел к тому, что опытных, способных офицеров не хватало, и к оружию пришлось призвать людей из поколения Кларенса Бегормли. Отчаянные времена требуют отчаянных мер.

Бегормли был порядочным человеком, но командиром никаким. Он понимал пехотные маневры, но не новую окопную войну. Ее вообще мало кто понимал. Он был бледен даже летом, под глазами постоянные синяки. Прежде чем выкрикивать приказы, ему часто приходилось полоскать горло имбирным пивом. В душе он был робок, что особенно усилилось с годами, и терпеть не мог кричать. На лысой голове лейтенанта остался только венчик поседевших рыжих волос.

До 1914 года судьба сулила Кларенсу Бегормли спокойствие деревенского общинного луга, неторопливые игры в боулинг со старыми приятелями, прокуренные вечера в приятном, удобном лондонском клубе среди мягкой мебели. Судьба этого человека – медленное продвижение к далекой мирной кончине – повернула под острым углом, как летняя молния, когда объявили войну.

Теперь окопы тянулись без перерыва от Швейцарии до Северного моря. Кто мог бы предполагать, что один кусок фронта – между Ипром и Верденом, сто пятьдесят миль по прямой – будет сниться людям в кошмарных снах до конца века?

После нескольких фальстартов и отмененных приказов взвод из пятидесяти трех человек, в котором служили Бегормли и Лукас, отправили на фронт. Это произошло в