Смерть чистого разума - Алексей Королев

мы увидимся, может быть, с Вами. Хотелось бы прийти к Вам или видеть Вас у себя. Пожалуйста, поклонитесь от меня Нонне Александровне.

Любящий Вас Александр Блок

* * *

Письмо поверенного в делах в Париже от 6 августа (24 июля) 1908 г.

Г. Пишон, которого я видел одно мгновенье на вокзале, по его приезде с президентом республики, назначил мне свидание на сегодняшнее утро, но потом он отложил разговор до завтра. Таким образом с сегодняшней почтой я ничего не могу отправить вам интересного, за исключением донесения о событиях в Вильнёв-Сен-Жорж, которые сильно занимают правительство и возбуждают общественное мнение.

Турецкие дела возбуждают здесь смешанное чувство изумления, симпатий и опасений, в котором и сами французы с трудом могут разобраться. На парижской бирже турецкие ценности падают в течение нескольких дней. С одной стороны, нельзя отрицать, что младотурецкое движение и провозглашаемые им принципы находят сочувственный отклик в прессе, во французском обществе и в правительстве. В качестве иллюстраций я прилагаю к этому письму вырезку из Temps, в которой дается отчет об аудиенции младотурецкой депутации у председателя совета министров.

Следует отметить, что, несмотря на то, что младотурецкие комитеты в течение многих лет имели своим местопребыванием Париж, их деятельность не обратила на себя особенного внимания французского правительства, и то, что произошло за последние недели в Македонии и в Константинополе, явилось совершенной неожиданностью для французских политиков и дипломатов.

Неклюдов.

IV. Ристалище

50. О чём думали в деревне Вер л’Эглиз около полудня 7 августа 1908 года

«Латук по сорок раппов уже. И филе опять мало привезли. По миру я так, конечно, не пойду, но прежнее золотое времечко ушло, как ни крути. По триста франков в месяц больше выходить уж не будет никогда. А гостиницу нужно подлатать. Ту, угловую комнату, что течёт постоянно, уж сколько как закрыли? Год? А ведь как раз одной-двух постоянно не хватает; гости-то попёрли как мухи. Да-а, тут-то и выходит то на то: латук дорожает, а гостей больше. Значит, кто-то на этом латуке – ну, например, на латуке – разбогател и приехал к нам сюда денежки тратить. Хитрая механика! Ну да сейчас, думаю, народу ещё прибавится. Вон их сколько примчалось давеча. Одних газетчиков человек десять. Правда, большинство сразу в пансион направилось. Да только там им ничегошеньки не обломилось. Мадам Бушар говорит, что доктор держит настоящую оборону, хозяйкам велел никого постороннего далее порога не пускать, а гостей попросил с ни с кем не разговаривать. Как это можно заставить гостя держать язык за зубами, коли он того не хочет? Ну да русские, известное дело. У них там порядки строгие. Да, не пустил, значит, доктор никого. Часть уехало с пустыми руками, ночевать-то, кроме как у меня негде, а последние свободные комнаты заняли те, кто поумнее, кто сперва решает на новом месте обустроиться как следует, а только потом уж приниматься за дела. Вот эти двое, стало быть, и поумнее. Один, правда, по-французски ни бум-бум, зачем приехал – бог весть. Но тоже шныряет, вынюхивает что-то, на почту каждый час заходит. Да и в аптеке побывал уже раз пять.

Мэтр Фромантен это неплохо придумал: ничего дельного не рассказывать, но со всем соглашаться. Говорят, месье Корвина убили? Так точно, говорят. Говорят, полиция уже схватила убийцу? Да, что-то такое слышал. А кто он? А кто ж его знает. А судебный следователь ещё не приезжал? Да вроде не приезжал. Стало быть, тело ещё здесь, в деревне? Должно быть, так. А где же именно? Понятия не имею, не у меня на кухне уж точно; ещё пива будете? И аптекарь, и почтмейстер, и бакалейщик, и патер – все отвечают точно так. Конечно, заседания совета в час пополуночи у нас никогда не бывало – да и во всём кантоне про такое не слыхивали, а должно быть, и во всей республике. Я-то ладно, я всегда ложусь заполночь, а вот Фромантена, беднягу, пришлось будить. Но тут уж никто потом охулки не положил – инспектор был крайне убедителен в своей маленькой речи. Да, дела. Таких дел отродясь тут не бывало – да и не будет больше никогда».

* * *

«Чёрт побери этого педераста Шульце. Ему там в Берлине кажется, что Цюрих, Берн, Женева, Лозанна – это всё одно и то же. Совсем мозги заплыли от винища. «Что вам стоит? Поезда в Швейцарии ходят прекрасно, через полдня будете на месте. Вы же наш корреспондент, вот и езжайте. Дело, судя по телеграммам, наклёвывается громкое». Что громкое, это я сразу понял – такое количество нашего брата в одном месте в Швейцарии я видал только когда в Цюрихе судили Фрика. Суетятся, как тараканы, бегают по всей деревне. Да только от их беготни, может, какой толк и есть, а от моей – шиш. По-французски-то я не говорю. Ну то есть, в ресторане или отеле объясниться смогу, в конторе дилижансов не пропаду и даже в здании парламента. Но то парламент, а тут – натуральная дыра, даром что битком набита туристами. Но не спрашивать же у них перевода. Аптекарь, хитрая сволочь, наверняка отлично владеет немецким, но едва услышав меня, начал плести такую несуразицу, да ещё с таким диким акцентом, что хоть святых выноси. А ведь он здешний бургомистр и наверняка знает дело во всех подробностях. Почтмейстер же и вовсе при виде меня поспешно укрылся в задней комнате, помощник же его – совершеннейший дегенерат, это сразу видно, вне зависимости от того, понимает ли он немецкий или нет. Телеграмму, правда, принял – да мог бы и не принимать, что я толкового напишу? Что известный анархист Корвин-Дзигитульский, уединённо живший в деревне Вер л’Эглиз в коммуне Ормон-Дессю, в швейцарском кантоне Во, действительно, судя по всему, был убит неизвестным лицом? Так за вычетом слова «действительно» всё это было в самой первой телеграмме отсюда, переданной французским агентством печати. Никаких новых подробностей, ни свидетелей, ни даже полицейских, расследующих это дело, – ровным счётом ничего не удаётся разузнать. Господи, насколько было бы проще иметь в Женеве ещё одного корреспондента, раз уж моей дорогой Nachrichten Zeitung так до смерти необходимо знать, что происходит в этой занюханной Швейцарии. Ну или по крайней мере держать здесь человека, говорящего одновременно по-немецки и по-французски, а меня отправить домой, в Мюнхен, где мне самое место. Нет, я не спорю, в зимнем спорте есть своя