Смерть чистого разума - Алексей Королев

Лавров. Тут интереснее. Тер не жил в “Регине”, я писал ему на частную квартиру, Моренштрассе, 9. Запомнил, потому что Mohrenstraße – это Мавританская улица, а если “о” написать с умлаутом, Möhrenstraße – улица станет Морковной. Зачем ему понадобилось врать доктору? Тер, разумеется, был асом конспирации, но такая скрытность нелогична. Неужели Лавров всерьёз думает, что его “бульдог” мог быть украден Тером? Нет, это чистой воды безумие. Но и совпадений таких не бывает. Да и откуда у Тера такая роскошно отделанная машинка? На эту сумму три нагана можно купить, вероятно, а Тер, как ни относись к его горно-велосипедным кунштюкам, был человек весьма и весьма практический»).

Звук, заставивший Маркевича покинуть «чертоги разума», как он это называл вслед за злоязыкой Александрин, был неприятным, клацающим и одновременно каким-то хрустальным, что-то среднее между молоточком ювелира и звоном разбивающегося стекла. Звук этот мозг Маркевича не опознал, но это было и не нужно, потому что в пяти шагах от себя Степан Сергеевич обнаружил велосипед, а на нём – Ульянова всё в том же костюме и шляпе, в которых он приехал в пансион и – эта деталь бросилась Маркевичу в глаза первым делом – в уморительных старых чёрных гамашах поверх брючин. Гамаши, разумеется, предназначались для защиты от брызг грязи и, столь же несомненно, принадлежали покойному мужу мадам Марин – представить такое убожество в гардеробе доктора Веледницкого Маркевич решительно не мог, а то, что Ульянов притащил их с собой в багаже, – тем более.

Велосипед был явно тоже у кого-то взят в Вер л’Эглиз напрокат: допотопный, с рулём-рогами и прежёстким потрескавшимся сиденьем. Ульянов управлялся с ним мастерски: ехал, не как это всегда делал Маркевич, не отрывая глаз от переднего колеса, а уверенно и даже дерзко. Тормозя около Степана Сергеевича, Ульянов даже оторвал руку от руля и приветливо ему помахал: трюк этот показался Маркевичу самым натуральным лихачеством.

– Гуляете? – голос у Ульянова был запыхавшимся, отчего этот вопрос, совершенно риторический и даже бессмысленный, показался Маркевичу особенно до обидного глупым. Однако он ответил.

– Вот и славно, – продолжал Ульянов, спешившись. – Не возражаете против моей компании? Вы куда, в пансион? Прекрасно, прекрасно. Только вы слишком забираете, нужно немного вернуться и взять левее, так, чтобы шпиль церкви был всё время на виду. Нарочно не торопитесь? Я так и думал. Места, тут, конечно, изумительные. Я на рассвете поднялся, даже хозяйки спали ещё. Не хотите бутерброд? Я вчера потихоньку раздобыл. Совершенно свежие, однако. То ли сыр тут особенный, то ли хлеб, то ли и то и другое. И подушечку вот прихватил, да. (Тут Ульянов показал прижатую к седлу немного смятую серую думку.) Посидел с полчаса вот сейчас, полюбовался. Да, изумительные места. Интересно, есть у нас такие? Вы бывали на Кавказе? Ах да, конечно. И что, лучше или хуже?

Да, Маркевич любил гулять в одиночестве. Но от такого общества отказаться не мог.

– Там другое, Владимир Ильич. Больше камня, меньше зелени. Невероятно живописно, но – другое. И не так цивилизованно, разумеется. Тут куда ни пойди – через десять минут на телеграфный столб натолкнёшься.

Они двинулись по указанной Ульяновым тропинке; велосипед его арендатор катил по земле столь же лихо, как и когда сидел верхом: одной рукой держась то за руль, то вообще за сиденье.

– Да, Степан Сергеевич, цивилизация и горы. Я ведь, в сущности, мало знаю Россию. Симбирск, Казань, Петербург, ссылка – и почти всё. Что там в нашем неврологическом заведении? Я нарочно сбежал чуть свет – третьего дня, когда все вдруг решили разъехаться, да не вышло, такой грохот стоял, что ни поработать, ни почитать.

Шмуцтитул пятого выпуска «Диалогов» Ульянов осмотрел без видимого интереса. (Велосипед пришлось положить прямо на траву.)

– Да, занятно. Деньги взял, а личной аудиенции не удостоил.

– Сколь я понял, деньги Шубин тоже не успел перевести. Но не в этом дело. Видите ли, доктор Веледницкий дал мне прочесть рукопись второй части «Геркулины». Вернее, одну главу.

– Второй части? А она существует?

– Да, существует. Так вот: записка написана абсолютно другим почерком.

– Да что вы говорите… – Ульянов был слегка озадачен. – И какое же всему этому объяснение?

– Бог весть. Веледницкий упоминал, что последнее время Корвин ни с того ни с сего начал писать левой рукой. Правша, пишущий левой рукой, инстинктивно начинает наклонять буквы влево, здесь же, как мы видим, всё обыкновенно, а значит…

– Да ничего это не значит, – отмахнулся Ульянов. – Я в своё время практиковался в писании левою рукой. Из конспиративных соображений. Так вот: если в первые попытки буквы действительно норовили завалиться влево, точно анархист, то парой-тройкой упражнений всё это отлично излечивается. Да, почерка разные, хотя и нельзя сказать, что неотличимо. Но все буквы склоняются туда, куда нужно[32].

– Владимир Ильич, простите мне мою бестактность, но… Тер ведь был вооружён?

– Что? А. Понятия не имею. То есть лично я ему никакого оружия не вручал. Но коль скоро речь в конце концов зашла об эксе… сами подумайте.

Маркевич – длинная травинка в зубах, рассеянный взгляд – ничего не сказал, и они снова двинулись по тропинке. Медянка, серебристо-стальная несмотря на своё имя, с тёмной полосой вдоль тела лениво пересекла им путь – ей, как и людям, не нравилась эта бесконечная, никак не проходящая сырость. Ульянов на секунду остановился, внимательно посмотрел, как змея скрылась в корнях шиповника, а потом вдруг сказал:

– Я прочёл вашу статью, – он похлопал себя по карману (и действительно, Маркевич заметил там краешек рукописи), – дельная статья. Весьма дельная. Я не зря поверил данным мне относительно вас рекомендациям.

– Чьим рекомендациям? – удивился Маркевич. Он ещё думал о медянке и не сразу вернулся – ни в движение, ни в мысль.

– Ммм… неважно, чьим. Не хотите ли поучаствовать в одном издательском дельце? Я бы составил вам протекцию. Мартов и Потресов сейчас готовят широчайшее издание под названием «Общественное движение в России в начале XX века». Книженция обещает быть презанятной. Первый том, кажется, уже в наборе, но это пустяки, так как он предварительный. А вот во второй том, как мне кажется, обстоятельный очерк о Корвине не помешал бы. Да-с, совсем не помешал.

– Это весьма лестно, Владимир Ильич. Я бы, разумеется, хотел.

– Я напишу Мартову. Хоть он и вонючка.

– Благодарю вас сердечно.

– Не за что, не за что. У меня на вас виды, вы забыли? Так вот. Хороший очерк о Корвине нужен. Да и Гранату