Мария Стюарт - Стефан Цвейг

Начинается суд. Так же, как в Йорке и Вестминстере, это инсценировкапроцесса, на которой попираются самые элементарные понятия законности. Сноваглавных свидетелей – тогда это были слуги Босуэла, теперь Бабингтон стоварищами – с более чем странной поспешностью казнят еще до процесса, и толькоих письменные показания, исторгнутые пыткой, лежат на судейском столе. Иопять-таки, в нарушение процессуального права, даже те документальные улики,которые должны послужить основанием для обвинения, почему-то представлены не воригиналах, а в списках. С полным правом набрасывается Мария Стюарт наУолсингема: «Как могу я быть уверена, что мои письма не подделаны для того,чтобы было основание меня казнить?» Юридически здесь слабое место обвинения, ибудь у Марии Стюарт защитник, ему ничего бы не стоило опротестовать столь явноепопрание ее прав. Но Мария Стюарт борется в одиночку и, не зная английскихзаконов, незнакомая с материалами обвинения, она роковым образом совершает туже ошибку, которую в свое время совершила в Йорке и Вестминстере. Она недовольствуется тем, что оспаривает отдельные и вправду сомнительные пункты,нет, она отрицает все en bloc, оспаривает даже самое бесспорное. Сначала оназаявляет, будто и не слыхала ни о каком Бабингтоне, но уже на следующий деньпод тяжестью улик вынуждена признать то, что раньше, оспаривала. Этим онаподрывает свой моральный престиж, и когда в последнюю минуту она возвращается ксвоему исходному положению, заявляя, что как королева вправе требовать, чтобыверили ее королевскому слову, это уже никого не убеждает. Напрасно она взывает:«Я прибыла в эту страну, доверившись дружбе и слову королевы Английской, и вот,милорды, – сняв с руки перстень, она показывает его судьям, – вот знакблаговоления и защиты, полученный мной от вашей королевы». Однако судьи нетщатся отстаивать вечное и безусловное право, а лишь свою повелительницу; онихотят мира в своей стране. Приговор давно предрешен, и когда двадцать восьмогооктября судьи собираются в вестминстерской Звездной палате[73], только у одного из них – лорда Зуча – хватает мужествазаявить, что его отнюдь не убедили в том, что Мария Стюарт злоумышляла противкоролевы Английской. Этим он лишает приговор его лучшего украшения –единодушия, но зато все остальные покорно признают вину подсудимой. И тогдасадится писец и старательной вязью выводит на клочке пергамента, что «названнаяМария Стюарт, притязающая на корону сего, английского государства, неоднократноизмышляла сама и одобрила измышленные другими планы, ставящие себе цельюизвести или убить священную особу нашей владычицы, королевы Английской». Каройже за такое преступление – парламент заранее позаботился об этом – являетсясмерть.

Отправить правосудие и вынести приговор было делом собравшихся дворян. Онипризнали вину обвиняемой и потребовали ее смерти. Но Елизавете, как королеве,присвоено еще и другое право, возвышающееся над земным, – высокое и священное,человечное и великодушное право помилования, невзирая на признанную вину.Единственно от ее воли зависит отменить смертный приговор; итак, ненавистноерешение снова возвращается к ней, к ней одной. От него не скроешься, неубежишь. Снова Елизавета противостоит Елизавете. И подобно тому, как вантичной трагедии справа и слева от терзаемого совестью человека хоры сменяютдруг друга в строфе и антистрофе, так в ушах ее звучат голоса, доносящиесяизвне и изнутри, призывая одни – к жестокости, другие – к милосердию. Над нимиже стоит судья наших земных деяний – история, неизменно хранящая молчание оживых и только по завершении их земного пути взвешивающая перед потомками делаумерших.

Голоса справа, безжалостные и явственные, неизменно твердят: смерть, смерть,смерть. Государственный канцлер, коронный совет, близкие друзья, лорды игорожане, весь народ видят одну только возможность добиться мира в стране испокойствия для королевы – обезглавить Марию Стюарт. Парламент подаетторжественную петицию: «Во имя религии, нами исповедуемой, во имя безопасностисвященной особы королевы и блага государства всеподданнейше просим скорейшегораспоряжения Вашего Величества о том, чтобы огласили приговор, вынесенныйкоролеве Шотландской, а также требуем, поелику это единственное известное намсредство обеспечить безопасность Вашего Величества, справедливой неотложнойказни названной королевы».

Елизавете только на руку эти домогательства. Ведь она рвется доказать миру,что не она преследует Марию Стюарт, а что английский народ настаивает наприведении в исполнение смертного приговора. И чем громче, чем слышнее нарасстоянии, чем очевиднее поднявшийся гомон, тем для нее лучше. Ейпредставляется возможность исполнить «на подмостках мира» выигрышную арию добраи человечности, и, как опытная и умелая актриса, она использует эту возможностьсполна. С волнением выслушала она красноречивое увещание парламента; смиренноблагодарит она бога, ниспославшего ей спасение; после чего она возвышает голоси, словно обращаясь куда-то в пространство, ко всему миру и к истории, снимаетс себя всякую вину в участи, постигшей Марию Стюарт. «Хоть жизнь моя иподверглась жестокой опасности, больше всего, признаюсь, меня огорчило, чтоособа моего пола, равная мне по сану и рождению, к тому же близкая мнеродственница, виновна в столь тяжких преступлениях. И так далека была от менявсякая злоба, что я сразу же, как раскрылись преступные против меня замыслы,тайно ей написала, что, если она доверится мне в письме и принесетчистосердечную повинную, все будет улажено келейно, без шума. Я писала этоотнюдь не с тем, чтобы заманить ее в ловушку, – в то время мне было ужеизвестно все, в чем она могла бы предо мной повиниться. Но даже и теперь, когдадело зашло так далеко, я охотно простила бы ее, если б она принесла полнуюповинность и никто бы от ее имени не стал больше предъявлять ко мне никакихпретензий; от этого зависит не только моя жизнь, но и безопасность иблагополучие моего государства. Ибо только ради вас и ради моего народа дорожуя еще жизнью». Открыто признается она, что немало колебаний вселяет в нее страхперед судом истории. «Ведь мы, государи, стоим как бы на подмостках, незащищенные от взглядов и любопытства всего мира. Малейшее пятнышко на нашемодеянии бросается в глаза, малейший изъян в наших делах сразу же заметен, и намдолжно особенно пристально следить за тем, чтобы наши поступки всегда быличестны и справедливы». Поэтому она просит парламент запастись терпением, еслиона еще помедлит с ответом, «ибо таков уж мой нрав – долго обдумывать дела,даже куда менее важные, прежде чем прийти наконец к окончательномурешению».

Честное это заявление или нет? И то и другое вместе; в Елизавете борются дважелания: она и рада бы избавиться от своей противницы и в то же время хотела быпредстать перед миром в ореоле великодушия и всепрощения. Спустя двенадцатьдней она снова обращается к лорду-канцлеру с запросом, нет ли возможностисохранить жизнь Марии Стюарт и вместе с тем гарантировать ее, Елизаветы, личнуюбезопасность. И снова заверяет коронный совет, заверяет парламент, что иноговыхода нет, по-прежнему стоят они на своем. И тогда слово опять беретЕлизавета. Какая-то нотка правдивости и внутренней убежденности звучит на этотраз в ее признаниях. Чем-то настоящим, проникновенным веет от ее слов: «Ясегодня в большем затруднении, чем когда-либо, так как не знаю, говорить илимолчать. Говорить и жаловаться было бы с моей стороны лицемерием, молчать –значило бы не отдать должного вашему рвению. Вас, разумеется, удивит моенедовольство, но, признаться, я лелеяла надежду, что будет найден какой-то инойвыход для того, чтобы обеспечить вашу безопасность и мое благополучие…Поскольку же установлено, что мою безопасность нельзя обеспечить иначе, какценой ее жизни, мне бесконечно грустно, ибо я, оказавшая милость столькиммятежникам, молчаливо прошедшая мимо стольких предательств, должна выказатьжестокость в отношении столь великой государыни…» Чувствуется, что она ужесклонна дать себя уговорить, если на нее будут наседать и дальше. Но сприсущими ей умом и двусмысленностью она не связывает себя никакими «да» или«нет», а заключает свою речь следующими словами; «Прошу вас, удовольствуйтесьна сей раз этим ответом без ответа. Я не оспариваю вашего мнения, мне понятнываши доводы, я только прошу вас: примите мою благодарность, простите мне моитайные сомнения и не обижайтесь на этот мой ответ без ответа».