Мария Стюарт - Стефан Цвейг

Поэтому как радостную неожиданность воспринимает она приглашение всегдатакого неприветливого Эмиаса Паулета – этот олух пуританин и не подозревает,думает она, как близок конец его палаческой карьеры, – отправиться восьмогоавгуста на охоту в соседний замок, Тиксолл. Выезжает целой кавалькадой: еегофмаршал, оба секретаря, ее врач – все сели на коней, а тут и Эмиас Паулет снесколькими офицерами стражи (сегодня он не в пример обычному доступен иобщителен) присоединяются к веселой компании. Утро чудесное, теплое и сияющее,поля зеленеют ранними сочными всходами. Мария Стюарт шпорит коня, эта скачка исвист ветра в ушах рождают у нее благодатное ощущение жизни и свободы. Ужемного недель, много месяцев не была она так молода, ни разу за все угрюмые годыне чувствовала себя такой веселой и бодрой, как в это чудесное утро. Всекажется ей прекрасным и легким; блажен тот, чье сердце окрылено надеждой.

Перед воротами Тиксоллского парка бешеный аллюр меняется, лошади переходятна размеренную рысь. И вдруг у Марии Стюарт горячо забилось сердце. Передкалиткой замка ждет большая группа всадников. Неужели – о благодатное утро! –это и в самом деле Бабингтон с товарищами? Неужто тайные обетования письмасбудутся до срока? Но странно: только один из ожидающих всадников отделяется отостальных, медленно и с необычной торжественностью подъезжает он, снимает шляпуи кланяется: сэр Томас Джордж. И в следующую секунду Мария Стюарт чувствует,как сердце, только что бившееся у самого горла, проваливается куда-то впустоту. Ибо сэр Томас Джордж сообщает ей в немногих словах, что заговорБабингтона открыт и ему поручено арестовать обоих ее секретарей.

Мария Стюарт не в силах ничего ответить. Любое «да», любое «нет», любойвопрос, любая жалоба могут ее выдать. Она еще, пожалуй, не угадывает всейопасности, но страшное подозрение охватывает ее, когда она видит, что ЭмиасПаулет отнюдь не собирается везти ее обратно в Чартли. Только теперь понимаетона, что означало это приглашение на охоту: ее решили выманить из дому, чтобыбеспрепятственно произвести у нее обыск. Конечно же, у нее перерыли ипересмотрели все бумаги, конфисковали всю дипломатическую канцелярию, которойона руководила так открыто, с таким чувством суверенной безопасности, как еслибы она все еще была властительницей, а не узницей в чужой стране. А впрочем, унее будет достаточно, сверхдостаточно времени продумать все свои ошибки иупущения, ибо на семнадцать дней ее задерживают в Тиксолле, где она не может нинаписать, ни получить ни единой строчки. Все ее тайны, она это знает, выданы,все надежды растоптаны. Опять она спустилась на ступеньку ниже – она уже не вплену, а на скамье подсудимых.

Мария Стюарт неузнаваема, когда семнадцать дней спустя возвращается вЧартли. Это уже не та женщина, которая с дротиком в руке во главе своих верныхмчалась во весь опор на взмыленном коне; медленно, в молчании, окруженнаясуровой стражей и врагами, въезжает она в ворота замка, усталая,обескураженная, постаревшая, отринув всякую надежду. Действительно ли онавстревожилась, увидев, что все ее сундуки и шкафы вскрыты, а бумаги и письмаисчезли без следа? Удивлена ли, что поредевшая кучка слуг встречает ее слезамиотчаяния? Нет, она знает: все миновало, все прошло. И вдруг маленький эпизодокрашивает ей первые часы тупой безнадежности. Внизу, в людской, стонет женщинав родовых муках: это супруга Керля, ее преданного секретаря, которого уволоклив Лондон, чтобы он свидетельствовал против своей госпожи на ее погибель. Беднаяженщина лежит одна, без помощи врача и священника. И королева из братскогосочувствия женщине и несчастной спешит вниз, чтобы оказать помощь лежащей вмуках, и, за отсутствием священника, сама совершает над ребенком обрядкрещения, даруя ему первое христианское напутствие при вступлении в мир.

Еще несколько дней проводит Мария Стюарт в ненавистном ей замке, а тамприходит распоряжение перевести ее в другой, где ее ждет еще более надежное,еще более глухое затворничество. Фотерингей зовется тот замок. Из многихзамков, где Мария Стюарт побывала как гостья и как узница, в королевскомвеличии и рабском унижении, этот замок последний. Странствие ее приходит кконцу, скоро беспокойная узнает покой.

А между тем эта безысходная трагедия кажется нам лишь благостным страданиемпо сравнению с жестокими муками, на которые обречены в те дни злосчастныемолодые дворяне, положившие жизнь за Марию Стюарт. Но так уж повелось, чтомировая история пишется с несправедливых, асоциальных позиций, ибо почтивсегда она показывает горести властителей, торжество и падение сильных мира.Равнодушно проходит она мимо тех, кто прозябает во мраке, как будто пытки иистязания не так же терзают одно живое тело, как и другое. Бабингтон и егодевять товарищей – кто вспомнит, кто назовет сегодня их имена, меж тем каксудьба королевы Шотландской увековечена на бесчисленных подмостках, в книгах икартинах! – испытывают в течение трех часов страшной пытки больше физическихстраданий, чем Мария Стюарт изведала за все двадцать лет своих несчастий. Позакону им, правда, полагалась лишь смерть на виселице, но зачинщики заговорасчитают это недостаточным для тех, кто поддался их науськиваниям. Вкупе сСесилом и Уолсингемом сама Елизавета решает – еще одно темное пятно на еесовести, – что казнь Бабингтона и его товарищей должна с помощью особенноизощренной пытки превратиться в тысячекратную смерть. Шестерых из этих юных,глубоко верующих энтузиастов – и среди них двух подростков, виноватых лишь втом, что они вынесли своему другу Бабингтону два-три ломтя хлеба, когда он,находясь в бегах, постучался точно нищий, у их ворот, – сперва для вящейзаконности вешают на минутку и тут же еще живыми вынимают из петли, чтобы всядьявольская жестокость этого варварского века могла излиться на их трепетную,несказанно страждущую плоть. С чудовищной методичностью приступают палачи ксвоей омерзительной работе. И так неспешно, так жестоко кромсают эти мясникитела своих трепетных жертв, что даже у подонков лондонской черни сдают нервы, ивласти на другой день вынуждены сократить программу мучительств. Еще раз волныужаса и крови захлестывают эшафот – а все ради этой женщины, которой дана быламагическая, роковая власть, погибая, вовлекать в свою погибель все новыемолодые жизни. Еще раз – но уже в последний! Великая пляска смерти, начавшаясяс Шателяра, приходит к концу. Никто больше не явится, чтобы положить жизнь заее мечту о власти и величии. Она сама теперь падет жертвой.

Итак, цель достигнута: Марию Стюарт загнали в ловушку, она дала «согласие»,она преступила закон. Елизавете, в сущности, не о чем больше хлопотать: за неерешает, за нее действует правосудие. Борьба, растянувшаяся на четвертьстолетия, пришла к концу. Елизавета победила, она могла бы торжествовать вместес народом, который с радостными кликами валит по улицам, празднуя избавлениесвоей монархини от смертельной опасности и победу протестантизма. Но неизменнок чаше ликования примешивается таинственная горечь. Именно теперь, когдаЕлизавете остается довершить начатое, у нее дрожит рука. В тысячу раз легчебыло заманивать неосторожную жертву в западню, чем убить ее, вконецзапутавшуюся, беспомощную. Пожелай Елизавета насильственно избавиться отнеудобной пленницы, ей сотни раз представлялся случай сделать это незаметно.Тому уже пятнадцать лет, как парламент потребовал, чтобы Марии Стюарт топоромбыло сделано последнее внушение, а Джон Нокс на смертном одре заклиналЕлизавету: «Если не срубите дерево под самый корень, оно опять пустит ростки, ипритом скорее, чем можно предположить». И неизменно она отвечала, что «не можетубить птицу, прилетевшую к ней искать защиты от коршуна». Но теперь у нее нетиного выбора, как между помилованием и смертью; постоянно отодвигаемое, нонеизбежное решение подступило к ней вплотную. Елизавете страшно, она знает,какими неизмеримо важными последствиями чреват произнесенный ею смертныйприговор. Нам сегодня, пожалуй, невозможно представить себе революционнуюзначимость этого решения, которое должно было потрясти до основания по-прежнемунезыблемую в то время иерархию мира. Отправить на эшафот помазанницу божиюзначило показать все еще покорствующим народам Европы, что и монарх подлежитсуду и казни, развеять миф о неприкосновенности его особы. От решения Елизаветызависела не столько судьба смертного, сколько судьба идеи. На сотни лет впередсоздан здесь прецедент – остережение всем земным царям о том, что венчанная нацарство голова уже однажды скатилась с плеч на эшафоте. Казнь Карла I, правнукаСтюартов, была бы невозможна без ссылки на этот прецедент, как невозможна былабы участь Людовика XVI и Марии-Антуанетты[70]без казни Карла I. Своим ясным взглядом, своим глубоким чувствомответственности в делах человеческих Елизавета угадывает всю бесповоротностьсвоего решения, она колеблется, она трепещет, она уклоняется, она медлит иоткладывает со дня на день. Снова – и куда Ожесточеннее, чем раньше, – спорят вней разум и чувство. Елизавета спорит с Елизаветой. А зрелище человека,борющегося со своей совестью, всегда особенно нас потрясает.