Смерть чистого разума - Алексей Королев

не переваривается сразу. Но это зерно не пропало. Оно посеяно, оно проросло и растёт. И оно даст плоды – может быть, не завтра, не послезавтра, а несколько позже, мы не в силах изменить объективных условий нарастания нового кризиса, – но непременно даст. И это тоже исход нашей первой революции, которую вы походя объявили безделицей, даром что пролили на ней свою кровь.

Доктор Веледницкий возник, как обычно, из ниоткуда. Маркевич готов был поклясться, что доктор сменил галстук: утром на нём был темно-фиолетовый, с тонкой розовой диагональю, сейчас же – бордовый однотонный. Маркевич подумал, что Веледницкий сейчас единственный человек на много вёрст вокруг, одетый в шёлковый галстук с булавкой.

– Что, товарищи, опять изнуряете себя голодом, пользуясь тем, что сегодня у нас только холодный стол? – весёлым голосом спросил их обладатель галстука с булавкой. – Ай-яй-яй. Ну да ничего. С завтрашнего дня обычная жизнь вступает в свои права, и подобного самовольства я вам более не спущу! Не желаете ли чаю? Сейчас четверть третьего. Давайте устроим настоящий файв-о’клок, но пяти часов ждать, разумеется, не будем.

И сочтя, по обычаю, молчание знаком согласия, добавил:

– Жду вас ровно в три в гостиной. Да-да, в гостиной, что-то мне надоела эта теснота.

– Файв о’клок, полюбуйтесь на этого англомана, – рассмеялся Ульянов, когда Веледницкий скрылся внутри дома. Интересно, где он провёл сегодняшний день?

– В Эгль мог съездить, например.

– Мог, – задумчиво сказал Ульянов. – Определённо мог. Чай-то пить пойдём? Признаться, я не любитель прерывать хорошую беседу ради печенья.

– А я, честно говоря, проголодался, – улыбнулся Маркевич. – Вероятно, это и называется «нагулять аппетит». Да и действительно, без обеда остались. Так что не вижу причины отказываться от столь любезного приглашения.

– Да, чего-чего, а любезности в нашем докторе хоть отбавляй.

– Вы что-то перестали питать симпатию к Антонину Васильевичу.

– Что? А, нет, – рассеянно сказал Ульянов. – Нет. Теперь, когда вся буржуазная пена, так сказать, схлынула, я чувствую себя здесь гораздо комфортнее. Но вы неправы вот в чём: я не могу сказать, что питал и питаю к Веледницкому какую-то особенную приязнь.

– Мне казалось, вы отзывались о нём как о дельном человеке, – заметил Маркевич и закурил, едва ли не впервые не спросив у Ульянова разрешения.

– Да как вам сказать, Степан Сергеевич. Кое-что полезное он, безусловно, делал и делает. Даже если не считать этого пансиона – учреждения для нас всех очень подходящего. Правда, думаю, что пансион этот прекрасно известен и швейцарской полиции, а она, безусловно, сотрудничает с нашей родимой. Но это приемлемые издержки. В пятом году на баррикадах он работал в Москве как врач. Вы с ним не встречались там?

Маркевич помотал головой.

– Отзывы были хорошие, – продолжал Ульянов. – Человек он не трусливый, во всяком случае. Выправил немало поддельных свидетельств об освобождении от призыва, ставил диагнозы, помогавшие товарищам получить паспорт и выехать за границу якобы для лечения. Да и деньгами помогал как мог. Но, – Ульянов помолчал, – этого мало. Этого чертовски мало. Самое страшное это то, что Веледницкий – человек без базы. В голове, я имею в виду. Базы теоретической нет, основы. Он человек настроения. А это опасно. Его избрали на Четвёртый съезд, а он не поехал – занят был здесь, в пансионе. Заметьте, ни одного нашего товарища, да что там нашего – никого, имеющего отношение к борьбе человека, хотя бы и вшивого эсера, в тот момент в пансионе не было. Это мы доподлинно установили. Однако же – не приехал. На съезд!

– Я тоже, как вы знаете, не поехал…

– Вы – дело другое. Вам нужно было бежать из-под надзора, выправлять паспорт или добывать поддельный, навлекать неприятности на родных. В то время как уважаемому Антонину Васильевичу довольно было лишь взять билет от Лозанны до Берлина, а оттуда – до Стокгольма. Чего проще!

Они помолчали. Ульянов извлёк из кармана что-то вроде толстой зубочистки со скошенным острием и нимало не смущаясь присутствия собеседника принялся сосредоточенно чистить ногти. Маркевич снова закурил, с сожалением заметив, что коробка почти пуста.

– Без базы, говорите, – задумчиво сказал он. – Мне кажется, в нашем движении – я имею в виду в самом широком смысле – невозможно без базы. Пусть самой завалящей, пусть ошибочной. Революционером становятся от ощущения всеобщей неправды кругом – но это только первый, самый первый шаг. Следующий – читать, учиться, впитывать. Никто этого не может избежать, даже наш доктор, сколько бы раз в день он ни менял галстук.

– Как вы сказали? – хмыкнул Ульянов. – Галстук? Ах да, он и правда избыточно тщательно одевается, на мой взгляд. Но даже это не грех, по сравнению с теоретической беспомощностью.

– Ну какие-то познания у него, безусловно, есть, – заметил Маркевич. – Немножко путаные, конечно. Давеча прямо вот в этом кресле он рассуждал о психическом опыте и его отношении к опыту физическому.

– Что-что? – Ульянов немедленно перестал заниматься своим туалетом и уставился на Маркевича. – О психическом и физическом опыте?

– Совершенно верно.

– И что же именно он говорил?

– Ну, я не особенно запомнил, признаться. По мне, это какие-то сапоги всмятку. Что, дескать, психический опыт суть опыт индивидуально-организованный, а физический – продукт коллективного, социально-организованного начала. И что только в слиянии этих двух опытов и постигается вся полнота жизни.

– Так и сказал? – ошеломлённо спросил Ульянов. – «Полнота жизни состоит в слиянии психического и физического опытов»?

– Ну или в «единстве». Говорю же, я думал о другом и слушал вполуха. Тем более что все эти рассуждения доктора имели, как мне показалось, своей целью в очередной раз показать свою исключительность как врача: дескать, «психическое» это не только про болезни, на этом весь мир держится. А что?

– Ничего, – сказал Ульянов. – Ничего. Разве что сразу видно, что вы маловато читаете.

Маркевич снова обиделся и снова не стал этого скрывать:

– Что же я пропустил из новинок марксистской литературы?

– Неважно, – ответил Ульянов. – Потом, позже. Ваше сообщение очень интересно, Степан Сергеевич, оно характеризует нашего доктора с совершенно неожиданной стороны.

– Вы не подозреваете его ни в чём?

– Вы всё об этом… Нет, Веледницкий, разумеется, не провокатор. – Ульянов всё ещё думал о своём. – Я уже описывал вам примерный портрет человека, которого искал Тер. Напомнить? Нет? Ну согласитесь, что ни под одну характеристику Веледницкий не подходит. Он неплох в партии на своём месте. Был неплох, вернее, коль скоро от активной борьбы отошёл совершенно. Как и вы, батенька.

– Владимир Ильич!

– Шучу, шучу, – он оживился. – Кстати, вы знаете партийный псевдоним Веледницкого? Ну вернее, так-то он «товарищ Ляхов» – довольно прозрачный намёк, коль