Пелагия и красный петух - Борис Акунин

Разумеется, дело совсем не в телесном. Когдадурман запретности растаял и стало не нужно прятаться от общества,обнаружилось, что не так уж ей и нужны страстные соития с любимым. Важнеенежность, защищенность, каких никогда не познаешь с женщиной, потому чтоженщины другие. А тут не надо прикидываться, тебя понимают с полуслова, даже ивовсе без слов – вот что важно. Мы вместе, мы одинаковые. Никакого столкновенияпротивоположностей, никакого раздира. Блаженство и покой.

Втолковывала всё это чужому человеку, волнуясьи горячась, – вот как зацепили Иродиаду его речи.

Тот слушал-слушал, потом грустно покачалголовой и говорит: а искры все равно не будет. Нет искры – нет и Бога.

Вчера Иродиада с ним не соглашалась, стояла насвоем, а сегодня, когда лже-Мануйлы рядом уже не было, оброненные им слова –«вечное одиночество», «заблуждение души» – вдруг выплыли из памяти и прогналимузыку.

Что-то Левушка всё больше времени проводит сСаломеей.

Нет, это не ревность, а то самое, о чемговорил странник: страх одиночества. И Антиной дома почти не бывает – у негоновые увлечения, новые друзья. Возможно, они ему не только друзья...

А ведь всего месяц, как приехали сюда, вмужской рай. Говорят, семьи в Содоме долго не держатся. И что тогда останется?

Нетак мало, подбодрила себя Иродиада.Останутся танцы и сады.

Кстати, о садах.

Подошло время проведать пионы и мушмулу. Да ик розам заглянуть – не переусердствовал ли Джемаль с поливкой.

Иродиада прогнала печальные мысли прочь.Надела невесомый хитон, обвязала волосы голубой лентой.

Солнце еще палило вовсю, но с Аваримских горуже веяло ветерком, обещавшим вечернюю прохладу.

Прошла тенистой улочкой к Западным воротам,приветливо кивая встречным, а с некоторыми и целуясь.

Все мысли теперь были только о саде.

Перед вечерней зарей нужно будет разрыхлитьклумбы, чтобы рассада подышала. Завтра из Хайфы должны доставить земляныхчервей. Тогда можно будет всерьез взяться за персиковую аллею. Через год-другойв Содоме будут такие сады, каких этот злосчастный край не видал и во временаЛота.

Вот чему надо было посвятить жизнь! Негимназистов латыни учить, а сады и цветники выращивать. В России растениямблагодать. Там и воды сколько пожелаешь, и земля живая, не то что здесь.

Впрочем, такого чернозема, какой доставляютсюда фурами, не найти и в России. Особой пропитки, больших денег стоит. СлаваБогу, у мистера Сайруса денег много.

За городской стеной походка Иродиады сталаэнергичной, деловитой. Позабыв о жаре, она обошла деревья, кусты, клумбы.Пожурила старшего садовника – так и есть, он поливал розовые кусты равномерно,а с восточной стороны, куда по ночам дует бриз, нужно бы поменьше. Джемальслушал внимательно – знал, что у старого лутиособый дар от Аллаха пониматьжизнь растений, и относился к этому таланту с почтением.

В университете среди прочих ненужныхпремудростей Иродиада изучала и древнееврейский, поэтому арабский язык ейдавался на удивление легко. Уже на второй неделе совместной работы они сДжемалем отлично понимали друг друга.

– Это что такое? – недовольно показалаИродиада на повозку с черноземом. – Где возница? Почему не разгрузил?

– Там женщина, – сказал Джемаль, показывая накрайний из розовых кустов. – Как проехала, неизвестно. Садык отправился сказатькараульному.

Поклонился и пошел поливать клумбы.

Иродиада обернулась. За кустом в самом делекто-то прятался.

Подошла ближе – действительно, женщина. Издалекавидно, что не ряженка, а натуралка. Не столько даже по фигуре, сколько понаклону головы, по чуть отставленной в сторону руке. Это не подделаешь, сколькони старайся.

Надо ей сказать, чтоб уезжалаподобру-поздорову. Начальник службы безопасности – бывший британский полковник,с ним шутки плохи. Сдаст нарушительницу турецкому караулу, да еще оштрафуетСаид-бея за нерадивость, а тот выместит злобу на любопытной дурехе, у азиатовведь джентльменство не в заводе.

И не думалось, и не гадалось, что так ловкополучится, с фурой-то. Повезло – оказался в нужном месте, в нужное время.

А сначала клял себя, что перемудрил – когда,можно сказать, заживо в сырую землю лег. Пока тащились по шоссе, проклял все насвете. Жарко, червяки под одежду лезут. Один, стервец, даже в ноздрю прополз –чудо, что не расчихался.

Дышал через камышинку, просунув ее сквозьчернозем. Потом и смотреть приладился. Был у Якова Михайловича при себеглиняный кувшин с длинным горлышком, воду пить. Содержимое мало-помалу вылакал(заодно и земли-матушки накушался), а сосуду придумал полезное применение.Горлышко у основания переломил пальцами – получилась трубка. Высунул ее наружу,обрел зрение. Кувшин земляного цвета, так что снаружи горлышко и с двух шаговне разглядишь. По правде сказать, не ахти какие обзоры открывались через сиюмалую дырку, но лучше, чем вовсе безглазым быть. Повернешь туда, сюда – вродекак через подзорную трубу смотришь. Или как через оптическую палку насубмарине, перископ называется.

Про везение стало ясно, когда фура ужеприбыла, куда ей положено, и остановилась. Тут обнаружилось, что Рыжуха, закоторой Яков Михайлович всю дорогу через свой перископ приглядывал, топчетсяздесь же, рядышком. Вылезла из своей таратайки, встала за розовым кустом, а оттого куста до яковмихайлычева наблюдательного пункта рукой подать.

Монашка повздыхала, попричитала, как же ейтеперь в город попасть. Ее арап (Салахом звать) сочувствия никакого не выразил.

Мальчишкой надо было одеться, коза тыбезмозглая, мысленно укорил Рыжуху тайный созерцатель. Еще и теперь, может, непоздно, соображай.

Но та всё переминалась с ноги на ногу давздыхала.

Он, однако, за нее не волновался. Знал поопыту – никакая она не безмозглая и что-нибудь обязательно придумает, от своегоне отступится. Верный был расчет, на рыжую ставить. Не дураки придумали.

Немножко тревожился он из-за другого – неулизнула бы снова, как в прежние разы. Очень уж шустра и непредсказуема. Не всёж Господу Богу ради Якова Михайловича на чудеса расщедриваться.

Вдруг шаги. И голос – высокий, с подвзвизгом,полубабий-полумужской: