Здесь, под северной звездою...(книга 2) - Линна Вяйнё

Аксели встал на дороге, расставив руки. Но на него не обращали внимания. Он и просил и приказывал, но из толпы ответили:

— Оставайся сам, черт, если тебе охота умирать. А мы пошли до самого дома. Пускай дерутся, те, кто заварил эту кашу...

Отчаявшись остановить роту, Аксели попытался сохранить хотя бы свой взвод. Но Оскар отказался:

— Я не останусь. Что тут может сделать горстка людей?

Оску сказал это с тупой злостью, больно поразившей Аксели, и тот вспылил:

— Мы должны остаться... Если лахтари ворвутся на наших плечах, ты представляешь, что будет в деревне? Там, конечно, сейчас неразбериха, и все погибнет.

Однако никакие доводы уже не действовали на Оску. Все это время он, не задумываясь, с какой-то беспечностью готов был идти на самое опасное дело, и Аксели всегда рассчитывал на него. Но сейчас даже для Оску наступил предел. И в нем заговорили усталость и раздражение:

— Да не труби ты, черт бы тебя побрал...

Пентинкулмовцы вышли на дорогу. Аку и Алекси жались позади всех, не находя себе места. Они не знали, на чью сторону встать: быть вместе с товарищами или идти за братом. И они просто помалкивали. Все решил Лаури Кивиоя. Он вскинул винтовку на плечо и пошел первым:

— Эх, сатана! Лучшие силы славного войска покидают поле. Если хочешь, сражайся тут один сколько душе угодно. А Лате пошел.

За ним двинулись остальные. Элиас поднес к губам трубу и тихонько сыграл сигнал отступления. Но Аксели выхватил у него трубу и замахнулся в гневе:

— Уходите, дьяволы... Ступайте домой... Ждите там, пока вам лахтари накинут петлю на шею...

— Не ори... Здесь мы на убой не останемся.

Аксели стоял один на дороге. На востоке красным заревом вставала заря. Из деревни по-прежнему доносился шум и крики. Можно было разобрать отдельные ругательства. Так разбивалась вдребезги душа революции. И так как это была финская революция, то и выражалась она на свой манер:

— Проваливай, черт, будь ты трижды проклят, раздели там с Сеппеля предательские деньги и не больно командуй... банк Ваасы оплатит...

— Заткни свою глотку, сатана... Пусть штаб подавится... Проваливай сам, окаянный...

Аксели медленно побрел к деревне. И вдруг, разбежавшись, он яростно швырнул сигнальную трубу подальше в лес. Она зазвенела светло и красиво, ударившись о дерево.

Сжав зубы так, что челюсти затрещали, задыхаясь от подступивших слез, Аксели прохрипел:

— Уходите, дьяволы...

Когда Аксели пришел в деревню, там была паника. Дорогу запрудили люди и лошади. Все толкались, ругались и требовали освободить дорогу. Раненые стонали на розвальнях. Командиры командовали, кто во что горазд. Услыхав голос Юлёстало, который ругался с кем-то на шоссе, Аксели стал пробираться в толчее к нему. Юлёстало препирался с несколькими возницами, настаивая, чтобы они подождали раненых. Он их упрашивал, прямо-таки умолял:

— Боец революции не бросит товарищей. Люди, подумайте же о раненых!

Еще дальше впереди шумел Мюллюмяки. Он задержал какие-то розвальни:

— Здоровые мужики, вылазь! А ты, с санями, заворачивай к красному кресту! Возьмешь раненых.

Аксели видел в полумгле, как Мюллюмяки схватил лошадь за узду, и в это время с саней поднялись двое:

— Не тронь коня, старый черт...

Затем выругался Мюллюмяки и прогремел выстрел. Один из двоих упал. Послышались крики и новые выстрелы. Мюллюмяки пошатнулся и, отступив шага на три, повалился на обочину. Возница погнал коня прямо на толпу, которая расступилась в последнюю секунду.

Аксели подбежал к людям, которых задержал Юлёстало.

— Если хоть один попробует уехать без раненых, я застрелю сперва коня, а потом его.

Возницы глухо роптали. Тут же нашлись раненые, и, нагрузив одни сани, Аксели пропустил их. Наверно, вместе с ранеными устроились и здоровые, так как в темноте и спешке невозможно было каждого проверить. Раненые все подходили и подходили. Одни шли сами, других вели под руки друзья. Нескольких лежачих товарищи привезли на раздобытых где-то саночках-поткури и на водовозных санках. Эти отряды до последнего удерживали позиции на какой-то высотке и должны были отступить под сильным огнем зашедшего к ним в тыл противника. О своих командирах они ничего не знали, пробивались в темноте мелкими группами, пока не вышли к своим. Они были гораздо меньше заражены паникой, чем те части, которые отступили раньше. Объяснялось это просто-напросто тем, что они побывали в более тяжелом положении и выход на шоссе, к своим, воспринимали как огромное облегчение.

Последние трое бойцов шли, покуривая как ни в чем не бывало, и, когда Аксели спросил их, что там происходит, они тихо ответили:

— Наших там больше нет никого. Мы самые последние. Но убитых и раненых много осталось на месте.

— Где ваши командиры?

— Командир роты погиб еще вчера вечером, а командир взвода сам застрелился, потому как сильно мучился, раненый.

Они пошли своим путем. Дорога в направлении фронта была пуста, но из дворов деревни еще выезжали на шоссе беглецы. Аксели все стоял посреди дороги. Мимо проехали последние груженые сани. Сзади на полозьях стоял пожилой боец, видимо из обозных. Лошадь перешла на рысь, старик свалился с полозьев и, догнав сани, снова вскочил на них, крикнув Аксели:

— Теперь самое время уходить. Маннергейм в Икаалинен высадился с воздушного корабля, и с ним шесть тысяч штыков.

Аксели пошел по дороге, не глядя по сторонам. Только мимоходом посмотрел на труп Мюллюмяки, лежавший ничком у обочины. За деревней он увидел две пушки, сваленные в канаву, без зарядных ящиков.

II

Сиуро, Нокиа, Тоттиярви, Весилахти.

Рота собралась на собрание, потребовала отпуска и решила предоставить его себе.

— Мы долго были на передовой. Пусть теперь другие попробуют.

Аксели говорил об отступлении с каждым бойцом в отдельности. И каждый смущенно отвечал:

— Я-то конечно... Но раз все решили...

Во время отступления случалось и мародерство. Чужая, незнакомая местность — здесь люди чувствовали себя безответственнее. Заходили в дома и брали самовольно продукты и подходящую одежду. А если хозяева пытались возражать, достаточно было стукнуть прикладом о пол. Рота рассыпалась на маленькие группки, потому что бойцы совестились командиров и друг друга и брели себе поодиночке. Никто не говорил о цели пути. Мысль об этом держалась где-то за порогом сознания. Но когда видели на дорожном указателе название родного прихода, неизменно сворачивали на дорогу, ведущую в родные места.

Местные штабы приказывали отступающим отрядам остановиться и образовать новую линию фронта, но никто не