Здесь, под северной звездою...(книга 2) - Линна Вяйнё

— Я-то, конечно. Ну, пока.

— Морьенс.

Рота снопа попала на передовую, но после падения Тампере попытки наступления кончились. В роту к Аксели прибыл наконец и Ууно Лаурила, успевший побывать уже в нескольких отрядах. Он рассказал деревенские новости — правда, трехнедельной данности.

Когда вышел приказ готовиться к отступлению, рота потребовала, чтобы сперва отпустили домой на побывку. Аксели получил разрешение, так как им надо было сделать лишь небольшой крюк. В штабе ему пришлось, конечно, поспорить, но чем больше он спорил и доказывал, тем сильнее и сам хотел побывать еще раз дома.

По дороге он думал только о семье. Одна ночь дома. Стоило лишь представить себе это — и исчезали мрачные думы о следующем дне и о днях, которые будут потом.

III

Лампа, горевшая «малым огнем», плохо освещала избу Коскела. Да более яркого света и не требовалось. Все было уже сделано. Рюкзак Аксели уложен. Разговор не клеился. Когда молчание начинало казаться неловким, говорили что-нибудь. А пока молчали, даже в избе был слышен далекий гул артиллерии.

Алма подошла к окну и поглядела вдаль.

— Что там так странно светится?

Алекси тоже взглянул и ответил просто:

— Это пожары.

— Господи боже.

В течение вечера зарево все разгоралось, и Аксели поглядывал на него, соображая: «Они выступят оттуда не позже как завтра под вечер. До тех пор мы должны уйти».

Он вернулся к столу и сказал, не обращаясь ни к кому:

— Говорят, на дороге всем хватает места. Но в эти дни дороги, пожалуй, будут тесноваты.

Алма сидела, сложив руки на переднике и тихо покачиваясь туловищем взад и вперед — в этом выражалось ее волнение.

— А может, ребятам все-таки уйти?

Вопрос относился, видимо, к Аксели, и он ответил:

— Я не запрещаю и не приказываю. Но думаю, что тем, кто не рискует головой, лучше все-таки остаться. Я, конечно, дал общий приказ к выступлению, но силой никого не погоню. Ребятам ничего страшного не будет. Хуже попасться где-нибудь в чужие лапы, к незнакомым.

Он помолчал немного и тихо промолвил:

— Со мной — другое дело.

Наступило долгое молчание, полное мрачных предчувствий. Наконец Юсси подошел к окну и, вглядываясь в далекое зарево, сказал:

— Может, мне все-таки попытаться... Поговорить с пастором.

До этой минуты все говорили тихо, приглушенно, как бы отдавая дань мрачной суровости вечера, но тут слова Аксели прозвучали горячо и резко:

— Этого вы не сделаете. Его умолять не смейте. За ребят можете говорить, но не за меня.

— Что ты, что ты, сын... Сейчас не до гордости...

Аксели, не ответив отцу, спросил Алекси:

— Так ты посмотришь коня-то?

В сельском штабе ему дали кавалерийского коня, хотя ездил верхом он очень плохо. Алекси вышел и возвратился не сразу. Вернувшись, он позвал младшего брата:

— Аку, там тебя кличут.

Акусти заковылял на одной ноге, опираясь на палку. Юсси проворчал ему вслед:

— Эта девчонка Лаурила все вертится вокруг дома... как собака во время течки... Эко неймется... в избу-то не зайдет... Вот уж их семейству, верно, лучше уехать... Они там у Теурю такую игру устроили...

Аку кое-как спустился с крыльца. Из темноты риги вышла Элма. Она побежала навстречу и подставила плечо, чтобы он мог опереться. Они сели на пороге риги.

— Ты едешь?

— Ничего не выйдет из этого.

— Достать бы где-нибудь лошадь, а я бы за кучера.

— Аксели говорит, что в Россию пробраться трудно. Никто не знает, до каких мест уже дошли немцы. Попадемся, отберут у нас лошадь... и что тогда? А зачем ты-то едешь? Они женщинам ничего не сделают.

— Я не знаю... Мама заставляет уходить. А сами они с отцом не едут. Говорят, слишком уж стары для такого... еще неизвестно, куда попадешь. Но нам с Ууно надо уходить...

Элма заплакала, припав к нему на плечо, и зашептала:

— Потому что нас поубивают всех... От Теурю скотница сказала... А отец не уходит... ни в какую... он с матерью остается. Конечно, они его найдут везде...

Аку пытался ее успокаивать, убеждая и уговаривая. Она перестала плакать, и они молча сидели вдвоем. Пушечный гул смолк, но зарево пожаров разгоралось все ярче.

Ночь была тихая-тихая. Ни ветерка. На небе ни облачка. Из деревни доносился порой смутный говор и стук повозок. Элма вслушивалась, затаив дыхание.

— Что это за шум там далеко? Неужели это ветер?

Аку тоже прислушался. Далеко на шоссе раздавалось странное гудение. Отдельные звуки были неразличимы, до ушей доносился лишь сплошной гул. Они так и не поняли, что это. Никогда прежде они не слышали такого шума, потому что никогда здесь не бывало такого. Странный гул складывался из топота тысяч лошадей и тысяч людей, из скрипа и стука повозок, из команд, проклятий, просьб и молитв, из детского плача, пьяных песен и звуков духового оркестра.

То была голова потока беженцев. Кипящая чаша страданий человеческих клокотала, переливаясь через край. Но затем снова загрохотали пушки, и их голос заглушил собой все.

— Конечно же, как-нибудь все это уладится. И тогда ты снова возвращайся домой.

Элма не ответила. Она стала ласкать его и целовать, обдавая своим горячим, страстным дыханием и всхлипывая.

В доме уже легли спать. Юсси и Алма ушли к себе, но Алекси улегся в старой избе. Элина и Аксели пошли в свою горницу. Оба молчали. Да и о чем говорить, когда все сказано. Разве что просто так перекинуться одним-двумя словами — шепотом, чтобы не разбудить ребенка.

Когда Аксели пришел вечером, они поздоровались друг с другом за руку, потому что были не одни, а на людях неудобно позволять какие-либо нежности. Только теперь, когда темнота усыпила застенчивость, они обнялись. За два месяца разлуки они отвыкли друг от друга, так что оба стеснялись близости. Да и обстоятельства были так мрачны, что они даже стыдились своей страстности.

— Ты похудела. Кости пересчитать можно. Ты не полнеешь даже после ребенка.

Они так и не уснули за эти несколько часов, которые Аксели имел в своем распоряжении. Когда подошло время отъезда, Элина сказала:

— Ты уж там не думай о нас... Тебе будет легче... Ведь о нас есть кому...— Элина замолчала, отвернулась в сторону и с трудом выговорила:

— ...позаботиться.

— Мне хуже всего, как подумаю, что вы здесь убиваетесь обо мне... Конечно, одному-то мне