Здесь, под северной звездою...(книга 2) - Линна Вяйнё

слушал ни их приказов, ни гневных призывов Аксели, ни высокопарных уговоров Юлёстало.

— Сатана... Тамперский штаб продал весь фронт... Они пропустили лахтарей с флангов... А в Куру они исподтишка открыли фронт...

Такие слухи были заразительны, так как в них бойцы находили моральное оправдание собственному отступлению. Шепотом передавали друг другу, что командующий фронтом Салмела действовал заодно с лахтарями. А когда Аксели спросил, откуда эти сведения, отвечали, пожимая плечами:

— Я не знаю... В Сиуро говорили...

Во время отступления Аксели уяснил одну вещь. Впервые в жизни он стал думать о поступках людей независимо от их правильности или неправильности. В начале пути он горячо доказывал, что отступление преступно и что фронт надо во что бы то ни стало остановить. Но постепенно ему стало ясно, что от этого положение все равно не изменится. Бойцы чувствовали это, конечно, и продолжали отходить. Вопрос был, следовательно, не в том, правильно или неправильно, что они бегут, а в том, какими средствами можно заставить их остановиться.

Прежде всего, надо было выиграть время. Он уговорил Оскара предложить сделать на день передышку. И на это согласились. Рота стала на постой в одной деревне. В течение дня Юлёстало и Аксели осторожно переговорили с теми из бойцов, кого легче было привлечь на сторону дела, и те в свою очередь продолжали вести обработку в своих взводах. Вечером созвали общее собрание.

Первым делом рота потребовала нового командира, и Юлёстало охотно согласился уйти с поста, хоть его самолюбие и страдало. Он предложил вместо себя Аксели, которого и выбрали, хотя некоторые голосовали против. Когда выборы закончились, Аксели поднялся на трибуну, роль которой исполняли стоявшие во дворе сани.

— Я приступаю к обязанностям. Но если и дальше все пойдет по-прежнему, то нам никакого командира не нужно. Домой мы сумели бы дойти и стадом.

Наступила тишина. Все глядели в разные стороны. Не хотелось затевать бузу, потому что Аксели имел право так говорить. Никто не помнил за ним ни минуты слабости, ни одного слова отчаяния, ни малейшей попытки щадить себя за счет других. Всей роте примелькался его серый ватник, поскольку в боях Аксели фактически уже был командиром роты. И не то чтобы он к этому стремился, а просто из всех командиров взводов он был самый добросовестный.

Он стоял в санях, исхудавший, с обветренными, резко выступавшими скулами, с глубоко ввалившимися, красными от усталости глазами, и говорил:

— Я понимаю, что после пережитого многие про себя думают, мол, смысла нет. Я не осуждаю никого за то, что хочется домой. И у меня семья, и сам я тоже хотел бы повидать своих. Но надо подумать, есть ли у нас возможность, чтобы идти на побывку? Подумали ли вы, что дальше будет? Пускай, мол, другие позаботятся о фронте. А кто другие? Люди добрые, нет никаких других. Мы с вами совершенно такая же рота, как и все остальные. Я знаю, тут поговаривали, что лахтари потребуют лишь командиров, а прочих простят. Вот он я, здесь перед вами. Пусть выйдет вперед, кто хочет меня выдать. Пусть прямо скажет об этом. Если вас это спасет, то я обещаю безропотно пойти и сдаться лахтарям. Лучше погибнуть нескольким, чем всем. Но поверьте же, что я забочусь не о своей шкуре, когда говорю: одной ею не обойтись. В Варкаусе они расстреляли всех командиров, а простых бойцов построили в ряд и расстреляли перед строем каждого десятого. Почем вы знаете, кто из вас окажется десятым в ряду? Если вы воображаете, что сейчас вернетесь домой и начнете ходить на работу, как раньше, то значит, вы все еще не знаете финского хозяина. Вам известно, говорить я не мастер. Да мне и немного нужно вам сказать. Достаточно двух слов: победа или смерть. Речь уже не идет об интересах трудящихся. Вопрос стоит о вашей жизни и смерти. Решайте сами. Я не могу вас ни к чему принуждать. Но прикиньте в уме, что почем. И не решайте с кондачка.

Он сошел с саней, и среди бойцов пронесся тихий ропот. Некоторые вставали и начинали объяснять:

— Мы не того... мы, конечно... Но надо выяснить положение... Что в Тампере случилось?.. Чтобы только честно рассказать... А вранья с нас довольно.

Аксели опять поднялся на сани.

— Назовите хоть один случай, когда я вам врал. Если такое было, то лишь оттого, что я сам получал неверные сведения. Я постараюсь выяснить, как обстоят дела.

Собрание кончилось. Бойцы молча расходились.

Юлёстало собрался домой. Сперва он хотел остаться в роте рядовым бойцом, но Аксели уговорил его уехать. Неловко было командовать бывшим начальником. Он написал домой письмо — несколько ничего не значащих строчек. Он и сам понимал их ничтожность, но решил, что лучше ничем серьезным не бередить душу.

Дороги местами уже развезло, но все же Юлёстало поехал на санях. Он надеялся проехать снежными лесными дорогами. Уже смеркалось, когда они прощались на шоссе.

— Я попытаюсь организовать пополнение. Только бы прояснилась обстановка, чтобы знать, куда их посылать.

— Попытайся... И если увидишь кого... передай привет. Что я, мол, жив и здоров... А пришлешь письмо, так скажи посыльному и на словах, что надо передать. Так-то оно лучше.

Юлёстало уехал, Аксели долго стоял на дороге, провожая взглядом удаляющиеся сани. Порой полоз чиркал о камень, высекая искру.

Аксели направился в местный штаб. Там ни о чем не знали, и только тут Аксели понял, как же велико поражение. Ему пришлось звонить во многие штабы, прежде чем удалось выяснить хоть что-нибудь. В Тойяла нашелся, наконец, штаб, из которого приказали вести роту на фронт «немедленно, черт побери».

Рота построилась безропотно. Бойцы стояли в строю и слушали, как грохотали пушки где-то в стороне Тампере. Стемнело, и на горизонте поблескивали вспышки. Постепенно они слились в одно зарево, занимавшееся все шире. Кроваво-красное небо пламенело над верхушками леса.

— Тампере горит.

— Шагом марш!

Шли молча. Только ноги шаркали по снежному месиву начавшейся распутицы. Да нет-нет раздавался металлический звук! замок ружья цокал о болтающийся на поясе котелок.

Снаряды с воем пролетали над самыми верхушками деревьев. Бойцы прижимали головы к земле каждый раз, когда снаряды разрывались в лесу, метрах в двухстах впереди. Недалеко на линии стоял бронепоезд, паливший из пушек и пулеметов.

Аксели лежал за камнем. Сырость весенней талой земли злым холодком проникала сквозь одежду, стыли колени и локти. В расщелинах камней и в чаще леса еще лежал снег,