Здесь, под северной звездою...(книга 2) - Линна Вяйнё

Хозяйка уже не замечала их и, плача, продолжала говорить сама с собой:

— И пять голов за эту мало... Право... право же, кто-нибудь другой мог умереть вместо него... Именем нечистого ни разу рта своего не осквернил...

И разрыдавшись, она пролепетала:

— ...ну, разве что... ока-яан-ный... он говорил иногда...

С рассвета беженцы непрерывным потоком шли через село. Повозки двигались одна за другой вплотную, так что сидевшие в повозке отмахивались от головы следующей за ними лошади. Мужчина, держа вожжи, шел рядом с повозкой, и на узлах, свертках, постелях, прялках, швейных машинах, посуде и мешках с зерном сидела семья: маленькие дети на руках у матерей надрывались от плача, а те, что постарше, смотрели кругом синими серьезными глазами, потрясенные всем происходящим. Стук повозок, крики, топот конских копыт, плач детей, баюкающее пение матерей, шумливые выходки молодежи — все это смешивалось в один непрерывающийся гул.

У дороги стояли, глядя на это шествие, жители села. Какой-то старик, правивший лошадью, спросил:

— Не могёте ли знать, уважаемые, куда же это нас везут?

— Да, кажись, в Россию... надо быть...

— Так-то они сказывали... Но ходит слух, что туда уже вроде и проходу нет...

По обочине, обгоняя колонну беженцев, скакали всадники. Они спрашивали:

— Где тут штаб из Лаутакюля?

— Штаб из Лаутакюля?.. Не слыхали... Вот там за нами, кажется, едет какой-то штаб.

Всадник резко рванул поводья, поворачивая коня, испуганно топтавшегося на месте.

— Неужели они, дьяволы, успели-таки удрать...

Пришпорив коня, всадник поскакал вперед, расспрашивая идущих в колонне, но, видно, никто не знал про его штаб.

Народ все шел и шел. Беженцы из ближних деревень с провожающими собирались в селе. Реквизировали лошадей, сено, хлеб и разные продукты из магазинов, пока там еще хоть что-то оставалось. Семьи собирались где-нибудь в стороне, выбрав место поукромнее, чтобы побыть вместе напоследок. И еще в последнюю минуту говорили:

— Может, мне все-таки пойти к хозяину?

— Вы же знаете, что он скажет...

Затем, помолчав немного:

— Надевай на ночь шерстяную фуфайку, если придется ночевать под открытым небом...

В селе Аксели пришлось спешно улаживать уйму всяких дел. Двери рабочего дома не закрывались ни на минуту. Все время сновал народ.

Из Салми идут шесть семей безлошадных. Где взять для них транспорт?

— В Салми, конечно. Здесь не хватит.

— Там одна семья едет — дети в скарлатине.

— Отсылай обратно. Они умрут дорогой.

Люди все шли и шли, и Аксели уже гнал прочь тех, кто приходил с несерьезными вопросами. Если случалась минутная передышка, он ворчал:

— Что за черт... обязан я, что ли, один тут хлопотать за всех... Никто не помогает...

Члены штаба исчезли. Большинство из них — старые, семейные люди — остались дома и не хотели в последние часы работать в штабе, у всех на виду. Еще вчера они осторожно разведали отношение хозяев. Были и опасения, конечно, потому что беженцы из захваченных белыми мест рассказывали о кровавых расправах, но какая-то крохотная искра надежды удерживала дома. Хеллберг уехал еще позавчера. Он сказал, что получил вызов от Совета народных уполномоченных [8] и должен явиться в Виипури. Он и поручил Аксели заботиться обо всем караване.

Силандеру Аксели передал заключенных инвалидного дома. Поскольку раздавались угрозы расстрелять заключенных перед уходом, он еще на рассвете перевел их в безопасное место. Силандер выбрал из остающихся несколько человек для охраны заключенных. Аксели видел, что у старика словно камень с души свалился.

— Если с ними что-нибудь случится, тогда здесь лучше никому не оставаться.

Аксели и сам понимал это. Только он вовсе не был уверен, что белые подобреют, если и будет обеспечена безопасность заключенных. Однако он был так занят спешными делами, непосредственными задачами каждой минуты, что не мог думать больше ни о чем. Лишь когда приехали пентинкулмовцы и Оску рассказал об убийстве Теурю, Аксели даже голос повысил сгоряча:

— А ты-то что же? Ведь ты для того и оставался, чтоб присмотреть!

Несправедливый упрек разозлил Оскара:

— Как же я мог уследить за каждой собакой, черт подери? Взрослый человек, этакую чуть городишь!

Аксели на минуту задумался:

— Может, все-таки лучше послать за ребятами?

— Ну при чем же здесь ребята?

— Не при чем... Да будут ли спрашивать?.. Ну и старик-то тоже, черт побери, хоть бы спрятался... Мне в голову не пришло... Раз, думаю, Анттоо остается, они не посмеют...

Аксели отвернулся и рявкнул:

— И скажи этому висельнику, чтоб не показывался мне на глаза.

Оску ушел, и Аксели начал писать ордера на реквизицию. Несколько раз перо замирало в его руке: «Послать за ними лошадь?.. Но куда же Аку с больной ногой...».

А если подумать — так ведь отъезд тоже не гарантировал безопасности. Планировали открыть новый фронт на Кюмийоки, но, даже не имея достаточно определенных сведений об обстановке, Аксели знал, что и дойти до России будет не так-то просто, не говоря уже о создании новых фронтов.

Перо его снова задвигалось. Неуверенным почерком ученика начальной школы он подписывал бумажки, одну за другой: А. Коскела. Подтверждает. Печать.

После полудня он стал звонить в соседние деревни, справляясь о густоте потока беженцев. Он пытался определить хотя бы примерно количество повозок и людей в своем караване и подсчитать, какой отрезок шоссе они займут. Когда в результате у него получились километры, он сам был поражен. Узнав, что колонна беженцев имеет в одном месте разрыв, он послал всадников задержать колонну у моста. Растянувшаяся колонна должна будет уплотниться, прежде чем освободится необходимый отрезок пути и он успеет ввести в прогал свой караван.

Когда дорога освободилась, он отдал приказ отправляться. Повозки, стоявшие во дворах и у коновязей, одна за другой выкатывали на дорогу. Люди прощались и плакали, но слезы старались не показывать, потому что плакать посреди села казалось позором. Ведь эти люди с детства привыкли стыдиться слез и выражения всяческих чувств. Рука тянулась для прощания, а лицо стремилось сохранить обычное бесстрастное выражение:

— Ну, прощай.

Губы еще шевелились, стараясь найти какое-нибудь успокаивающее слово, но оно так и не находилось. Воз отъезжал, и когда он удалялся настолько, что уже не было так стыдно, тогда поднимались руки и махали друг другу на прощанье. Так этот народ, выросший на камнях да на болотах, начинал свой великий тернистый путь.

Аксели стоял на обочине, наблюдая за отправкой. Каждая деревня ехала единой группой, и красногвардейцы тоже распределились по своим