Смерть чистого разума - Алексей Королев

белых господ они поняли, казалось, очень хорошо. Царь хочет знать, какие у него есть подданные. Учитель был вне себя от счастья, что ему так легко и быстро удалось добиться своей цели – далеко не везде его встречали так. Дело отложили на утро, и, засыпая в единственной более-менее чистой избе, учитель едва ли не до рассвета слышал, как пели выжане – неторопливая протяжная многоголосица под аккомпанемент их любимых двойных флейт-нуделок. Когда его разбудили казаки, оказалось, что в деревне никого нет – только затухающие пепелища на берегу озера. Никто ничего не мог понять много дней и только вернувшись в уезд, учитель с превеликим трудом смог добиться от одного выжанина-приказчика признания, что произошло. Вернее, приказчик, разумеется, доподлинно ничего не знал – просто догадался. Жители деревни решили, что царю угодно проверить, каковы они, на что они ради него готовы. Всей общиной на рассвете они погрузились в лодки, вышли на середину озера и утопились».

Поворот. Ещё один. Скала с кривой сосенкой, растущей прямо параллельно земле. Небольшой подъём. Ещё поворот, два валуна на обочине. Резкое сужение тропинки и сразу за ним, направо, что-то вроде маленькой полянки. Негромкий резкий свист. Отделившаяся от скалы тень. Тихое цоканье серебреца, перекочевавшего в карманы коротких штанов. Пара секунд паузы, пока малыш растворится в тумане.

– Мне не нравится способ, который вы выбрали, чтобы вызвать меня сюда, Фишер, – сказал Маркевич вместо приветствия. – Малыш Жакар почти наверняка разболтает всё своему постоянному работодателю мэтру Пулену, а тот не преминет сообщить об этом инспектору Целебану.

– Я думал об этом, – кивнул Фишер, – но не беспокойтесь. Во-первых, я дал ему франк и пообещал ещё три за выполнение несуществующего поручения завтра. Ни один мальчишка не откажется от таких деньжищ, как бы его ни распирало поболтать. Во-вторых, скоро всё это так или иначе закончится. А в-третьих, он вас подождёт, чтобы сопроводить обратно. Через час тут будет хоть глаз выколи.

Выглядел Товия Гершев Фишер неважно. Всё тот же пиджак, измятый уже до совершенно немыслимой степени, всё тот же sweater, только теперь ещё в паре мест прожжённый и – во многих местах – заляпанный, где жирным, где – просто грязью, такой же, как на брюках и ботинках. Всегдашняя сероватая бледность исчезла под ровным – только глаза да щетина выделялись – слоем тёмной пыли.

– Где вы ночевали? – спросил Маркевич. – Вы похожи на углежога.

– Тут полно горных хижин. Для заблудившихся туристов. Общественное вспомоществование добрых гельветов глупым самонадеянным иностранцам. Чёрт угораздил меня приглядеть себе, конечно, самую грязную, да ещё с расколотой дверью, а искать другую нет ни времени, ни желания. Впрочем, видели бы вы Тера после ночёвки в этом приюте убогого швейцарца.

– Тера? Значит, вы встречались?

– Ну разумеется, встречались, Маркевич. Собственно, отсюда он и отправился на эту свою безумную авантюру, ставшую для него роковой.

– А вы, стало быть, ему вовсе не помогали?

– Скорее, мешал. Я не абрек, Маркевич.

– Тер тоже не был абреком. Однако удачных эксов на его счёту немало.

– Любая акция полезна, когда она к месту. И когда она не мешает другой… более полезной.

– Например, казни Корвина?

– Господи, Маркевич, вы идиот. На основании случайно брошенной мной в состоянии раздражения фразы вы намерены обвинить меня в убийстве?

– Вовсе нет. То есть не только на основании случайно брошенной фразы. Откуда вы родом, Глеб Григорьевич?

– Какое это имеет значение?

– Вам доводилось бывать в Кишинёве?

– Вы сейчас удивительно похожи на судебного следователя, Маркевич. А может быть, не просто похожи, а? Какого чёрта вы устраиваете мне допрос?

«Он прав. И вдвойне обиднее, что начни он так со мной разговаривать, я бы рассердился точно так же. Пусть даже он и убийца. Категорический императив, Степан Сергеевич, следует применять постоянно, а не когда он вам удобен».

– Вы правы, Фишер. Прошу меня простить за тон. Но мне действительно нужно у вас кое-что разузнать.

– Это другое дело, – ответил Фишер. – Рассказать я не отказываюсь.

– Хорошо. Рассказывайте.

– Что именно вас интересует?

– Меня интересует всё, Фишер. Начиная с того, когда именно вы в последний раз виделись с Тером.

Ветер взвыл так, что где-то хлопнули невидимые дверь и ставни, и заглушил ответ Фишера – да и не ответ это был, а так, бурканье.

– Что-что? – переспросил Маркевич.

– Ничего, – всё ещё тихо и как бы про себя ответил Фишер. Но замешательство его было недолгим. – Я уже сказал, когда. Во вторник. Но это был не последний, а единственный раз – если вас интересуют события после его исчезновения из пансиона.

– Нога была цела?

– Ну разумеется. Я-то сразу заподозрил симуляцию, не знаю уж, куда вы там все смотрели, включая доктора. Уж больно старательно Тер изображал мужественного мученика.

– Он вам сказал, что собирается делать?

– Не сразу. Сперва мы говорили о… о других вещах. Потом да, признался, что хочет взять почтовую карету. Что, мол, из Эгля в Лозанну она с деньгами ходит каждый день – а вот в Вер л’Эглиз и других горные деревеньки заезжает всего раз в неделю. Следовательно, там должны быть сравнительно большие средства. Вот он и решился. Я спросил, откуда ему известно про карету. Он рассмеялся. «Есть такая армянская пословица, товарищ Фишер. “Не веди к коновалу больную лошадь, веди здоровую”. И от коновалов бывает польза, надо только правильные вопросы задавать. Вам понятно»? Я понял, что я задаю неправильные вопросы и не настаивал.

– Зачем он вообще рассказал всё это вам?

– Это очевидно, – Фишер пожал плечами, – ему нужен был сообщник.

– Но вы ему отказали.

– Как видите.

– И Тер спокойно это стерпел и пошёл в одиночку?

Фишер на секунду замялся.

– Ну-у… не то чтобы спокойно. – Потом неожиданно мотнул головой, словно сбрасывая с себя тенёта сомнений. – Сперва нам пришлось кое-что прояснить.

– Что именно?

– Его интересовало, кто убил Корвина.

– Вот как? – удивился Маркевич. – И чем ему в этом помогли вы?

– Он сузил круг подозреваемых. На одного человека.

– На кого?

– Господи, Маркевич, да на меня!

– И как вы это сделали?

– Я не готов сейчас вам этого рассказать. Тем более что вопрос об убийце Корвина был для него второстепенным. Мне вообще показалось, что эта история вызывает у него не более чем досужее любопытство. Хотя лезть в ночи в колодец Ротонды из одного любопытства…

– Значит, он всё же лазил?

– Ну разумеется, – пожал плечами Фишер. – В ту же ночь, когда бежал. Он не вдавался в подробности, сказал лишь, что когда он спустился, печать была сломана, а надписи – стёрты.

(«Как удивительно