Смерть чистого разума - Алексей Королев

выпустили за отсутствием улик из Таганской тюрьмы – решение чрезвычайно опрометчивое, как я слышал, следователь по вашему делу нажил себе на нём больши-и-и-е неприятности, – вас оставили в покое. Ну да, выслали для порядка под гласный надзор – так это и не наказание, считай – по нынешним-то временам. Я-то, будь моя воля, упрятал бы вас в Александровский централ годиков на десять.

– За что? – спросил Маркевич.

– За баррикады. За листовочки, которыми вы пытались семёновцев сбить с толку. За ограбление оружейного магазина Царегородского. За стрельбу из браунинга по русским офицерам, честно выполнявшим свой долг. И это ещё если вы ни в кого не попали – стрелок, как говорят, вы неважный. За каждую каплю пролитой вашей братией русской крови я бы вешал – да к счастью для вас, не я решаю.

– Не вы, – подтвердил Маркевич. – Посему давайте разговор о моих подвигах, как настоящих, так и выдуманных, прекратим.

– Хорошо, – кивнул Таланов. – Я, собственно, не о них хотел поговорить. То дело прошлое. Так вот. Когда вас выпустили из тюрьмы и отправили на принудительные вакации к тётке, те, кто принимал это решение, искренне надеялись, что это послужит вам мерой воспитательной. И поначалу у нас были все основания считать, что затея удалась. (Ещё раз напомню, что когда я говорю «мы», я не имею в виду себя лично – свою точку зрения на ваше, так сказать, перевоспитание я уже вам изложил.) Вы вели себя вполне благопристойно, пописывали в «Конский спорт» и никому не мешали жить. Но потом в вашей жизни появилось это Статистическое общество, где вы некоторое время подвизались в качестве секретаря председателя, откуда-то возникли ениши, потом – нервные болезни какие-то выискались. И в результате – нате, Швейцария. Край русских революционеров всех мастей. Зачем вы сюда приехали, господин Маркевич?

– У вас поразительно плохая память для человека вашей профессии, – сказал Маркевич. – Не далее как сегодня утром я вам рассказывал, зачем. Подлечиться и поработать над диссертацией.

– Пусть так, – неожиданно легко согласился Таланов. Он, наконец, решился закурить, достал пачку папирос, вытащил одну, соединил её с мундштуком, чиркнул спичкой и через секунду затянулся с явным наслаждением. Вдохнув первые, самые сладкие потоки чужого табачного дыма, Маркевич с удивлением подумал, что курить ему сейчас совершенно не хочется. Полковник меж тем продолжал:

– У людей моей профессии есть одна заповедь: никогда не верить людям вашей профессии. Моё начальство – вы не забыли, что я не всегда с ним согласен? – сперва настаивало на том, чтобы убедить вас сотрудничать с нами. Люди, которые за вами наблюдали последние пару лет – я вовсе не имею в виду так называемый «гласный надзор», это типическое наше русское пылепускание и более ничего, – нет, те люди, о существовании которых вы и не догадывались, но которые тем не менее пристально за вами следили, характеризовали вас как человека, способного на такой шаг. Особенно после неприятного случая с господином Бреем, вашим, как я понимаю, близким другом. Но моё начальство нравится мне тем, что иногда спрашивает моё мнение. Хотите знать, что я ему сказал относительно вас?

– Что меня надобно упрятать в Александровский централ.

– Это сперва, – кивнул Таланов. – Но, сказал затем я, раз уж мы его не повесили и не сгноили на каторге, то вовсе необязательно делать из него провокатора. Провокаторство – ремесло сложное, куда сложнее международного шпионажа, вы уж мне поверьте. Далеко не каждый может этим заниматься. Тут надобны и мужество – вы совершенно напрасно сейчас хмыкнули, Степан Сергеевич – и хладнокровие и искренние намерения. Шпионить можно и за одни только деньги – настоящий провокатор всегда имеет личный, нутряной интерес. Есть в этой гильдии, разумеется, и просто подонки, и мы пользуемся их услугами время от времени – но, конечно, это просто расходный материал, навроде пакли. Вы не подонок и интереса этого самого я в вас не вижу. Так сказал я своему начальству, и начальство предоставило мне поступить в отношении вас по моему усмотрению. Что я сейчас и сделаю. Но сперва мы разрешим личное дельце господина Германа, у которого к вам особенный интерес.

– Пожалуйте вашу книжку, – внезапно сказал Герман.

«Блестяще. Премьера в Практическом театре. Отец-резонёр морочит голову, а в самый неподходящий момент вступает Второй любовник».

– Благоволите сперва убрать револьвер, – ответил Маркевич. – Я чувствую себя в плену. У зулусов.

Герман столь же внезапно удовлетворил его просьбу.

– Зачем вам она? – спросил Маркевич.

– Я вырву оттуда всего несколько страниц, – сказал Герман.

– Я догадываюсь, каких.

– И хорошо, что догадываетесь. Нуте-с, давайте.

«Это не может быть так просто. Они явно не идиоты. Они видели, что я копировал из книжки надписи для Целебана. А если не видели, то всё равно должны, обязаны об этом знать. А раз так, то страницы эти им нужны не для того, чтобы уничтожить. А для чего?»

– Вот и славно, – сказал Герман, возвращая Маркевичу книжку. Вырванные страницы он действительно убрал за пазуху.

– Вот и славно, – точно эхо повторил Таланов. – А теперь вот что я вам скажу: убирайтесь отсюда, Маркевич. Теперь вы не заплутаете – если идти по этой тропке дальше вниз, вы окажетесь у Ротонды минут через двадцать пять. Ручной фонарик я вам дам, у меня есть запасной. И подумайте о том, что я вам сказал. Мы с господином Германом немного поспорили по дороге сюда – он в вас не верит и считает, что это не последняя наша с вами встреча. А я вот отчего-то верю. В этом и заключается моя идея относительно вас, Степан Сергеевич. Мне кажется, вы не настолько глупы и тем более не настолько фанатичны, чтобы не послушаться моего совета. Бросьте вы это дело. Бросьте. Как говорит наш государь-император, «добрые люди должны делать добрые дела». А вы мне кажетесь человеком добрым. Покойной ночи, господин Маркевич.

60. Круг чтения старшего цензора Мардарьева

Хроника моды

Grand Prix нельзя уже больше считать собранием элегантных изысканных туалетов, на котором присутствовали все светские дамы. Теперь светские дамы одеваются в этот день гораздо проще, чем в простое воскресенье в Лоншане; но артистки и манекены первоклассных портных надевают модели, с которых будут копировать осенние туалеты.

Преобладают платья, облегающие фигуру. Правда ли они так нескромны, как о них говорят? Это зависит, конечно, от манеры их носить и от тех, кто их носит. Отличительную черту их составляют мягкие складки и отсутствие нижних юбок; можно, конечно, не исключать нижнюю юбку, а сделать ее из мягкого либерти