Смерть чистого разума - Алексей Королев

да ещё и практически за несколько минут до её начала?

– Операции? – переспросил Маркевич. – Мы понятия не имеем ни о какой операции – тем более, она же секретная.

– Ну разумеется. Вы просто вышли поохотиться – ночью, в дождь и с одним ружьём на троих.

– Не смешно, – сказал Веледницкий. – Не имеет значения, зачем мы здесь. Важно, что дела у нас с вами, инспектор, – разные.

– Ой ли? – спросил Целебан. – Я заметил, доктор, что любопытства вам не занимать. Да и фантазии тоже. Не стоило отдавать вам оружие, ох не стоило.

Клетчатый подошёл к Целебану и что-то зашептал на ухо. Ни слова разобрать было невозможно, но и Маркевич, и Ульянов, и Веледницкий поняли, что речь идёт о них – и что вряд ли это что-то для них хорошее. Целебан энергично помотал головой. Клетчатый явно настаивал – почтительно (ибо не жестикулировал и вообще был немного как бы перед Целебаном склонён, без подобострастия, впрочем), но упрямо. Прошло ещё полминуты, пока Целебан, наконец, не отстранил своего товарища жестом, в котором было пополам решительности и усталости:

– Вот что, господа иммигранты. К сожалению, как видите, моя армия довольно мала, чтобы разделиться и одновременно выполнить мою задачу и караулить вас. Я возьму вас с собой в Ротонду. Надеюсь на ваше благоразумие.

– В Ротонду? – удивился Ульянов. – А что мы там будем делать?

– Вы – вот лично вы, господин Ульянов, – будете тихо стоять в сторонке, стараясь никому не мешать. Так же, как и ваши товарищи.

– А что будете делать вы? – спросил Маркевич.

– То же, что и всегда – ловить преступников.

– Каких же именно?

– Пока не знаю. Я получил сведения, что около двух часов ночи в Ротонде произойдёт покушение на некое значительное лицо. И я намерен это покушение сорвать. Ступайте вперёд, господа, ступайте.

62. Человек в сорняках

Тусклый свет в окне Ротонды. Тщательно закреплённая лестница. Осторожный спуск: сперва Шарлемань, потом Целебан, за ними Веледницкий, Маркевич, Ульянов, клетчатый в арьергарде.

Скрип двери. Перевёрнутый герб.

В кресле с высокой спинкой, освобождённом от груды подушек и протухшего одеяла, сидел «отставной мичман Гвардейского экипажа», и по тому, как он сидел – небрежно вытянув ноги в забрызганных гамашах, свесив с подлокотника левую руку и рассеянно опираясь на правую – и Маркевич и все остальные как-то мгновенно поняли, что никаким мичманом, хотя бы и Гвардейского экипажа, здесь уже и не пахнет. А поняв, мгновенно и беспрекословно примирились.

Полковник Таланов в давешнем тараканьем пальто стоял, прислонившись к камину и сосредоточенно изучал барабан своего кольта. Увидев вошедшую процессию, он снял пальто, убрал оружие за полу пиджака и приветствовал всех самым весёлым голосом:

– Доброй ночи, господа, доброй ночи! Премного благодарен, что откликнулись на моё приглашение.

– Ваше? – удивился Маркевич.

– Ах, ну да… к вам, пожалуй, это не относится. Впрочем… Хотя нет, не так. Что же вы тут забыли, господин Маркевич, коль скоро я действительно не приглашал ни вас, ни доктора, ни этого господина, запамятовал, как его фамилия?

– Их, так сказать, пригласили мы, – хмуро сказал Целебан и кивнул своему клетчатому спутнику. Тот проворно обошёл Ротонду, заглянул за занавеску и осмотрел антресоль, поднявшись по лестнице до половины. Затем так же молча кивнул Целебану, но было очевидно, что ни Ротонда, ни Таланов не интересуют инспектора в эту секунду – внимание его всецело было приковано к человеку в охотничьем костюме из английской рогожки и к странной полуулыбке тонких губ на его холодном, привыкшем к повиновению окружающих лице.

– Итак, – сказал Целебан, убрав руки в карманы и низко склонившись перед человеком в охотничьем костюме, – это и есть то «официальное лицо», которого, согласно вашему сообщению, полковник, собирается убить господин Фишер? Господин Михайловский, если я не ошибаюсь?

– Точно так, – Таланов почти просиял. – Я очень рад, что вы меня правильно поняли. И что внимательно изучили книгу постояльцев «Медвежьей обители».

– Где Фишер? – спросил Целебан.

Таланов ухмыльнулся.

– Самым отвратительным человеком в цирке мне всегда казался фокусник. Акробат, например, демонстрирует пластичность своих мускулов – и каждому зрителю хочется думать, что стоит ему немного поупражняться, и он тоже сможет так же. Борец кладёт на лопатки любого зрителя из первых трёх рядов – из тех, знаете ли, где билет за полтину. Что ж, всякий верит, что вот он-то, сейчас-то, вот именно он – возьмёт да и завалит жирного этого борца. Клоун развеселит вас до колик, но вы-то точно знаете, что ваши анекдоты смешнее, особенно те, которые нельзя рассказывать при дамах. А фокусник извлекает зайца из шляпы, в которой мгновение назад ничего не было – и вы чувствуете себя одураченным, а единственное желание ваше – одурачить кого-нибудь другого. Согласитесь, довольно постыдное чувство.

– Где Фишер? – повторил Целебан. Спокоен он был до самой последней степени. – Извлекайте уже вашего зайца.

– Терпение, дорогой инспектор, терпение. Любое представление должно быть тщательно подготовлено; я очень хороший режиссёр и привык каждую мизансцену доводить до совершенства. Сегодня у нас на сцене будут четверо. Остальным отводится роль зрителей. Ну, безвинную жертву я вам уже представил. Кроме того, мне понадобитесь вы, мсье Канак. (Шарлемань быстро кивнул – как показалось Маркевичу, к некоторому удивлению инспектора.) Ещё одним актёром буду я. Ну а в роли жестокого убийцы выступит – сразу скажу, неудачно – злосчастный товарищ Фишер.

– Как же будет называться ваша пьеса? – спросил Маркевич.

– А это зависит от страны, в которой её будут ставить, – вдруг сказал Целебан. – В России, где, как говорят, имеется цензура, на афише придётся написать что-то нейтральное – скажем, «Убийство в Альпах» или что-нибудь в этом духе. Ну а здесь, в свободной стране, лучше всего оставить оригинальное название – «Русский Террорист, или Покушение на принца крови».

Тонкие губы Михайловского опять сложились в некое подобие улыбки, а доктор Веледницкий непроизвольно сел на какой-то рундук, явно не предназначенный покойным Корвином для подобных целей, отчего рундук громко скрипнул и сделал отчаянную попытку развалиться. Не удивился, кажется, один Ульянов – куда большее внимание его привлекла корвиновская библиотека – он всегда, с юности в любом месте как-то самопроизвольно обнаруживал себя около книг.

– Что ж, поздравляю вас, – продолжал Целебан. – Если бы ему это удалось, несомненно, данное деяние вошло бы в криминальную историю Швейцарии, а то и всей Европы. Миру явился бы новый Лукени.

«Я был идиотом, – подумал Маркевич. – Бессмысленным самовлюблённым болваном. Антрополог, ешь тебя с копотью. Знаток человеческих душ, исследователь племён и народностей. Разумеется, это Романов. Только Романов мог быть