Нежность - Элисон Маклауд

как Форстер тихим голосом хвалит ее с кафедры лектора. На самом деле – она знала – у нее нет ни малейшей надежды на диплом первой степени.

Дина мерзла. В Пейль-Холле отопление включали только в ноябре, а у нее в комнате нет камина. Но она не могла себе позволить накрыться одеялом. Иначе заснет и пропустит завтрак. Вместо этого она вскочила, схватила с крючка академическую мантию и завернулась в нее, мечтая снова оказаться в Грейтэме и дремать у камелька в библиотеке – или выбежать наружу, в ветреный день, собирать фасоль и помидоры на огороде для обеда с бабушкой.

Улегшись снова, завернутая в черное, Дина стала вспоминать бабушку Мэделайн в Уинборне. В этот визит, когда Дина собралась уезжать, бабушка навязала ей сумку продуктов: горшочек меда из Грейтэма, фермерское масло в банке и лепешки, которые можно поджарить по прибытии в Пейль-Холл.

Дина обожала бабушку, с которой провела первые семь лет жизни, пока родители разъезжали туда-сюда – то в Италию, то в Лондон – по литературным делам и работе, связанной с войной. В сущности, Грейтэм, а вовсе не Бейзуотер до сих пор казался Дине родным домом. Живя в Лондоне, она в глубине души тосковала по зеленой колыбели Даунса.

Зато, подумала она, я наконец обзавелась любовником.

Зато она получила доступ к тайнам. К «арканам».

Зато она раздобыла самый опасный роман Дэвида Герберта Лоуренса для целей своего личного образования.

Лежа на кровати в общежитии Ньюнэма, Дина и не догадывалась, что через год будет стоять в суде и рассказывать миру о своем образовании, при этом совершенно случайно выделяя определенную мысль:

«Эта книга в ее полном варианте повлияла на меня и на многих моих друзей, с которыми я тогда ее обсуждала, следующим образом: мы отказались от экспериментальных сексуальных связей в пользу связи постоянной, пожизненной…»208

Ее охватило посткоитальное блаженство. И тут же коварно подкрался сон.

Двадцать минут девятого, сообщили часы у кровати. В желудке урчало, но для завтрака все еще рано. Дина встала и извлекла из потайного ящика секретера свое сокровище.

«Ее» экземпляр, как рассказал Ник, был одним из тысячи напечатанных во Флоренции другом Лоуренса, флорентийским книготорговцем «широких взглядов» Пино Ориоли. Лоуренс познакомился с ним в Англии. Именно Ориоли помог чете Лоуренс найти жилье в Тоскане на съем, виллу «Миренда». А когда первая итальянская машинистка Лоуренса отказалась от работы, ссылаясь на «непристойный» язык романа, ее сменила жена Олдоса Хаксли, Мария.

В феврале 1928 года Лоуренс писал Ориоли: «Я собираюсь создать отцензуренные экземпляры для Секера и Альфреда Кнопфа, – (его издателей), – а затем мы можем продолжать работу с флорентийским изданием, поскольку я твердо решил его делать»209.

Как объяснил Ник, флорентийское издание – это и есть полная, живая версия романа. Но на создание цензурной версии у Лоуренса просто не поднялась рука. Он не нашел в себе сил, чтобы начать кромсать. «Я не могу отрезать куски от настоящей книги, физически не могу. Точно так же, как не смог бы подровнять себе нос ножницами»210.

Они пришли к договоренности, а именно – продавать роман только по частной подписке. Они надеялись, что это позволит Лоуренсу избежать всякой публичности и таким образом обойти риск очередного запрета. Он не забыл, что случилось с «Радугой». И последовавшую нищету.

Роман набрали вручную итальянские типографы, которые не знали английского и потому не могли оскорбиться содержанием книги – об этом позаботился Ориоли. Конечно, в результате верстка была полна опечаток, и Лоуренс чуть не сошел с ума, правя их.

– Работа в плохо освещенной маленькой печатной мастерской Ориоли по адресу… – Ник запнулся, с трудом разбирая записи на каталожных карточках, – Лунгарно Корсини, дом шесть, двигалась медленно.

– Нам надо идти, – взмолилась тогда Дина, – пока библиотека не открылась! – Но она не двинулась с места; прекрасный голос Ника, низкий и звучный, околдовал ее.

Здоровье Лоуренса, рассказывал дальше Ник, быстро и необратимо ухудшалось, но тысяча экземпляров наконец была отпечатана в июле 1928 года. Обложку украшал герб. «Для обложки я нарисовал своего любимого феникса, вздымающегося из гнезда в языках пламени („Восстаю“), – и книжка выйдет славная»211. Лоуренса порадовал терракотовый цвет переплета. Автор собственноручно подписал каждый экземпляр. Потом помогал паковать книги для пересылки по почте: однотонная обертка, фальшивые названия и тайная отправка, чтобы обойти и британскую, и американскую таможенные службы. «Я должен продать всю тысячу, иначе мое дело плохо»212. Сто сорок штук заказали американские подписчики, но многие экземпляры были конфискованы в портах Америки и Англии. А Лоуренс и Ориоли не могли этого доказать, не привлекая внимания к тому самому, что пытались скрыть.

Самый популярный книжный магазин в Лондоне,

«У. и Г. Фойл лимитед» на Чаринг-Кросс-роуд, немедленно вернул свои шесть экземпляров во флорентийскую типографию. Сопроводительное письмо было кратким: «Мы не находим возможным иметь дело с этой книгой ни в какой форме». Можно подумать, Лоуренс и Ориоли сунули Фойлам гранату в почтовый ящик.

«Книгу должны прочитать. Это настоящая бомба, но для живых она – неудержимый поток желания. А я должен ее продать»213.

Другие экземпляры были заказаны и оплачены – по две гинеи за штуку. «Мне нужно ее продать, ибо мне нужно жить»214. Но опять же так и не получены. Можно подумать, что книга была заразна, как собственное живое тело Лоуренса. Словно и ему, и его потомству суждено быть отвергнутыми во всех англоговорящих землях.

«И конечно, она отгородит меня от остального человечества еще решительней, чем сейчас. Это судьба»215.

Больной автор, рассказывал дальше Ник, перенес всё, но не оправился от ударов. До книги добрались рецензенты и принялись обличать развращенный ум писателя. По их словам, то была «одна из омерзительнейших книг за всю историю человечества»216. Тем не менее в марте 1929 года Лоуренс отправился в Париж на переговоры о дешевом популярном издании – просто чтобы побить книжных пиратов на их собственном поле и заработать хоть что-нибудь. Он прекрасно осознавал, что, живой или мертвый, обязан обеспечить Фриду – и к этой обязанности относился очень серьезно.

Молодой американский писатель, заметивший Лоуренса в книжной лавке Сильвии Бич на улице Дюпюитрен, был потрясен его видом. Он сообщил друзьям, что Лоуренс выглядит как ходячий мертвец.

Час от часу не легче: в июле того же года тринадцать из двадцати пяти картин Лоуренса – то есть все, на которых был виден пенис или лобковые волосы, – на его первой выставке живописи конфисковала лондонская полиция. Лоуренс в это время горел