Нежность - Элисон Маклауд

в лихорадке и корчился от туберкулезных судорог на флорентийской квартире Ориоли.

Живопись Лоуренса не погибла в огне лишь потому, что его поверенный в делах без него подписал соглашение: эти картины больше никогда не будут выставляться в Великобритании. Лоуренс был совершенно убит – и гневался на адвоката за компромисс. Причем Фрида, которая тогда была в Лондоне, даже не сообщила Лоуренсу о происшедшем. Ему казалось, что его все бросили. О роковой договоренности он узнал только из телеграммы адвоката.

Следующей пострадала рукопись сборника стихотворений, отправленная по почте агенту. Некоторые стихи были конфискованы анонимным почтмейстером и удержаны в качестве вещественных доказательств. «Вещественных доказательств ЧЕГО?!» – готов был заорать Лоуренс.

Потом…

«Чудовищные вести, что „Леди Чаттерли“ будет конфискована в Лондоне и что ее не пускают в Америку. LiebDing![46]»217.

Сердце писателя, сказал Ник, начало останавливаться еще за два месяца до смерти, 18 января 1930 года, когда Скотленд-Ярд объявил, что это его сотрудники, а не таможенники конфисковали шесть экземпляров «Чаттерли». Скотленд-Ярд исследовал книгу и счел ее «непристойным изданием».

Формально дело стало уголовно наказуемым: писатель и издатель использовали Королевскую почту Британии для пересылки непристойностей. Экземпляры подлежали уничтожению вместе с любыми другими, буде таковые обнаружатся. Естественно, таковые вскоре обнаружились: конкретно – шесть книг, отправленных писательнице Бриджит Патмор на дом, на Бедфорд-роу в Лондоне. Теперь у Скотленд-Ярда было все, что нужно.

Когда полиция конфисковала страницы неопубликованного поэтического сборника «Маргаритки», в палате общин был подан депутатский запрос, но тем дело и кончилось. Скотленд-Ярд одержал верх. Его сотрудники предупредили литературного агента Лоуренса, что в случае возвращения писателя в Британию ему грозит арест.

Так его изгнали, превратили в беженца – только у него не осталось сил, чтобы дышать и бежать.

В письме к Ориоли Лоуренс задавался вопросом: нельзя ли взять раннюю версию романа, первый тоненький черновик, и доработать так, чтобы он стал приемлем для публикации и для Скотленд-Ярда. «Не могли бы вы мимоходом взглянуть на так называемые непристойные эпизоды и сказать, что вы о них думаете. Мне кажется, что они вполне пристойны. Что же касается леди Ч., то я не могу, совершенно не могу даже начать из нее вычеркивать»218.

– И так он умер за границей, – завершил Ник свой рассказ Дине. – Во Франции. Даже не в Италии, которую знал и когда-то любил.

– Как ужасно одиноко это звучит. Умер вдали от родины. Так… неприкаянно.

В утреннем свете Ник поднес к окну первую страницу экземпляра из коллекции «Аркана»: он сказал, что, вполне возможно, эти коричневые пятна – не из тех, что проступают со временем на старинной бумаге, а брызги собственной крови Лоуренса!

Дина тогда засмеялась. Но сейчас, в кровати, вгляделась в них через камень-глаз. А вдруг это правда?

– Что касается твоего экземпляра, – (ей ужасно нравилось, когда Ник так говорил), – у него своя небольшая история.

В 1929 году два экземпляра забрал у Лоуренса лично в книжной лавке Ориоли некий сэр Стивен Гейзли. Выдающийся классицист из Кембриджа, известный своими чудачествами. Например, он прославился тем, что во время игры в теннис надевал сеточку на волосы. А также устроил у себя дома вечерний клуб, всем членам которого – естественно, в клуб принимали только мужчин – предписывалось носить фиолетовые фраки с сиреневой шелковой подкладкой. Гейзли держал множество сиамских кошек. По рассказам всех знакомых, кошек невозможно было изгнать со стола и с коленей гостей во время званых ужинов. Сэр Стивен обожал бридж и охоту. Он был наставником внука королевы Виктории. Вкратце сказать, сэр Стивен был редактором, библиографом, известным библиотекарем, говорил на древнем коптском языке, обожал церковные облачения, редкие книги – и водку.

А самое главное – он также заведовал архивом Форин-офиса. Это важно, потому что в 1929 году он вывез из Италии два экземпляра «Леди Чаттерли». Один попал в коллекцию книжных раритетов Кембриджа. Другой – Оксфорда. Оба экземпляра приехали в дипломатическом чемоданчике сэра Стивена. Это означало, что ни его, ни чемоданчик не могли схватить (или даже обыскать) ни на какой границе.

Все это, в свою очередь, значит, подытожил Ник, что Дина должна благодарить за свое «моральное падение» лично сэра Стивена Гейзли.

Она села в кровати, открыла «Леди Чаттерли» и подбросила на ладони камень-глаз. Что видит он через пространство и время?

Девушку двадцати одного года, дающую показания в суде, и в кармане у нее камень, как тайна: «История леди Чаттерли дает надежду на менее стесненное, менее унылое существование благодаря подробному описанию полностью развитых человеческих отношений. Это меня очень…»219

Она снова открыла книгу на первой попавшейся странице и прочла через глаз камня, словно через лупу фотографа:

…начал натягивать ботинок.

Конни оторопело глядела на него.

– Подожди, – едва выговорила она. – Скажи, что с нами происходит?

Он продолжал, нагнувшись, зашнуровывать ботинок. Бежали секунды. У Конни потемнело в глазах, она стояла как в беспамятстве, глядя на него невидящими глазами.

Затянувшееся молчание становилось невыносимым. Он поднял голову. Конни стояла как потерянная, с широко открытыми глазами220.

«Это меня…»221

И тут его словно ветром подхватило: он вскочил и поковылял к ней как был, в одном ботинке, и обнял ее, и прижал к себе, и это объятие почему-то пронзило его болью. И не отпускал, и она так и стояла.

Наконец его руки потянулись вниз, слепо шаря, и нашли под одеждой гладкое и теплое.

«Девочка моя! – зашептал он. – Девочка моя махонькая! Давай не бум ругаться! Никада-никада! Я тя люблю. Так сладко быть с тобой, сладко тя касаться»222.

«Это меня очень тронуло…»223

Неблагонадежный элемент

i

Указателю «На пляж», приколоченному к дереву, похоже, было лет десять или даже все двадцать. «Пляж не охраняется. Купание на собственный страх и риск». Красные буквы выцвели до полной нечитаемости.

Хардинг так и не научился плавать. У него слишком чувствительная кожа – любая хлорированная или соленая вода, стоит побыть в ней хоть немного, проедает язвы. На пляже ему не по себе – он человек городской и наблюдать любит за людьми, – но первая половина дня в воскресенье у него нерабочая, и куда-то надо себя девать. Его тянуло снова начать фотографировать для души, чтобы не сойти с ума от пребывания на одном месте, – но за полдня в неделю далеко не уйдешь.

Кусок берега, прилегающий к участку Кеннеди, не был их