Смерть чистого разума - Алексей Королев

Полковник позволил – довольно величественным кивком.

– Вы признаете, что были в комнате господина Фишера 2 августа?

– Что ж, признаю и это, – сказал Таланов.

– Во сколько и как вы проникли в комнату к Фишеру?

– Как только доктор, Фишер и Тер-Мелкумов ушли на прогулку в горы. Я видел, что в гостиной и на террасе никого нет и спокойно поднялся наверх. И стал ждать.

– Вы шли со стороны деревни?

– Да.

– Прекрасно. В котором часу вы расстались?

– Как только позвонили к обеду. Фишер вышел из комнаты, я выждал пару минут и спустился. Никто меня не видел, это правда.

– Доктор Веледницкий, во сколько у вас звонят к обеду? – инспектор повернулся к хозяину «Нового Эрмитажа» одной головой.

– Ну, минут за десять до подачи первой перемены, – пожал плечами Веледницкий. – Может, за пять. Честное слово, это епархия моей домоправительницы, никогда не смотрел при этом на часы.

– Допустим, это было между тринадцатью ноль-ноль и тринадцатью десятью. Правдоподобно?

Веледницкий и Таланов кивнули разом, точно стояли в одном строю.

Тогда инспектор Целебан подошёл к полковнику вплотную и глядя ему прямо в глаза, спросил по-французски:

– Тогда скажите мне, пожалуйста, любезнейший господин полковник, как и, главное, когда вы увидали, что лестница в Ротонду спущена, о чем вы в половине второго, садясь за табльдот в «Медвежьей обители», сказали папаше Пулену?

– Я вас не понимаю, – сказал Таланов со своим ужасающим акцентом, но никто ему, конечно, не поверил: слишком быстро обмякло уверенное полковничье лицо, слишком быстро забегали глаза цвета каштанового плода.

– Мне кажется, инспектор, вас никто не понимает, – заметил Маркевич.

– Что ж, можно уже и объясниться, – сказал Целебан. – Когда в минувшее воскресенье я прибыл в Вер л’Эглиз – в вашей компании, господин Маркевич, – я первым делом отправился перекусить в «Берлогу». У моей матушки, знаете ли, отвратительный стол. Папаша Пулен знает меня с младенчества, дружит с матушкой – в общем, обслуживал он меня лично, хотя для ужина час был ещё довольно ранний. По обычаю он присел за мой столик – я был уверен, что тут же пойдут местные новости и сплетни. Однако Пулен рассказал мне только об одном событии: так оно его потрясло. Да и вообще он был изрядно взволнован. Сегодня в половине второго за табльдотом некий русский турист – последовало его довольно точное описание, – который утром справлялся у Пулена насчёт Ротонды и получил подробные сведения относительно её местонахождения и царящих там порядков, выразил хозяину «Берлоги» некоторое негодование. Как же так, мол, вы сказали, что Ротонда полностью изолирована и запертый там безумец неопасен для окружающих, – однако он, русский, своими глазами видел прекрасную удобную лестницу, ведущую вниз прямо к дверям Ротонды.

Папаша Пулен, по его словам, немало удивился – обычаи «Нового Эрмитажа» и Ротонды были ему преотлично известны, поэтому он попросил малыша Жакара, по обыкновению вертевшегося в «Берлоге», съездить в Ротонду, чтобы выяснить, в чём тут дело. На велосипеде это, как вы понимаете, занимает менее пяти минут. Малыш доехал до Ротонды, обнаружил спущенную лестницу, зашёл внутрь и убедился, что в здании никого нет. Он направился было обратно в «Берлогу», но по дороге был перехвачен собственной мамашей, которая задала ему хорошую трёпку, потому что ей нужно было срочно отнести письмо в Дьяблере. Так что до «Берлоги» малыш Жакар не добрался, а папаше Пулену в это время стало не до того: прибыл дилижанс, а с ним – целая толпа англичан, и папаша, как и полагается всякому порядочному трактирщику, принялся хлопотать и вертеться. А историю с лестницей выбросил из головы, пока не увидел меня. А увидев, немедленно послал за Жакаром, который в моём присутствии всё и подтвердил. Часов у него, разумеется, нет, но сопоставить со временем начала табльдота в «Берлоге» ничего не стоит. После чего я и отправился в «Новый Эрмитаж», неподалёку от которого меня и перехватил господин Лавров. Очень уж мне захотелось разузнать подробности этой таинственной истории с лестницей и пустой Ротондой. Вы ведь не выдумали её, господин полковник?

– Ни в коем случае, – ответил Таланов. Самообладание возвращалось к нему поразительно быстро.

Целебан потёр свои узкие ладони:

– Пока не возьму в толк, для чего вам это понадобилось, но я вам безусловно верю. Скажите, вы вернулись с вашей прогулки к Ротонде непосредственно к обеду?

– Кажется, да, – ответил Таланов. – Да, совершенно точно, прямо к обеду.

– В «Берлоге» не принято садиться за стол в одежде для горных прогулок, – заметил Целебан. – Вы что же, успели переодеться?

– Я, инспектор, человек военный. Долго ли мне? Минута, и всё. Впрочем, вы правы, я поднялся к себе, чтобы переменить пиджак. Но это заняло действительно пару минут.

– Ну-с, господа, по крайней мере мы теперь знаем время убийства господина Корвина с точностью до часа, – сказал инспектор Целебан, нимало не заботясь о том, какое впечатления произвели его слова на окружающих. – А коли мы знаем время, то знаем и убийцу, не так ли?

– Неужели… – растерянно сказал Веледницкий.

– Вы с ума сошли, – высокомерно сказал Таланов.

– Нет-нет, полковник, я имею в виду не вас. Коль скоро вы не могли успеть за четверть часа выскользнуть из пансиона, дойти – или даже добежать до Ротонды (да и что вам там делать?), увидеть, что лестница опущена, добраться до отеля, переодеться и сообщить новость папаше Пулену, – коль скоро вы не могли успеть всё это, вы и Корвина убить никак не успевали. Вы не были у Ротонды, однако ж отчего-то точно знали, что лестница опущена. Кто-то вам об этом рассказал – кто-то, с кем вы успели перекинуться парой слов перед обедом в «Берлоге», поднявшись «буквально на пару минут» в комнату – свою или чужую, кто теперь проверит? Ваше высочество, – он опять перешёл на французский, – а у вас при себе есть какое-нибудь оружие?

Таланов подскочил, как будто ему выстрелил солью из берданки сторож фруктового сада, в который полковник забрался, чтобы полакомиться ранетом. Ульянов расхохотался, если можно было назвать хохотом этот щёлкающий и одновременно скрипучий звук, извлечённый им из своего горла. Веледницкий и Маркевич обратились в два соляных столпа, сидячий и стоячий. И только «отставной мичман Гвардейского экипажа» ни словом, ни жестом, ни даже движением брови не выразил ни малейшего удивления.

Целебан стоял посреди Ротонды с видом Наполеона под Ульмом. Он, казалось, не замечал ничего: ни криков размахивавшего руками Таланова, ни вошедшего – вернее, вбежавшего – Германа, ни перешёптывания Шарлеманя и своего клетчатого ассистента, ни Фишера, откинувшегося головой к стене с улыбкой