Смерть чистого разума - Алексей Королев

торжества на бледном лице, ни Ульянова, рывшегося теперь на корвиновском столе при полнейшем попустительстве всех остальных участников сцены. Скрестив руки на груди, Целебан смотрел на великого князя, а великий князь не отводил взгляда от инспектора. Маркевич, который уже несколько пришёл в себя и словно пытаясь записать на киноплёнку своей памяти всё происходящее в этот момент в Ротонде, точно осязал странное электричество, бушевавшее сейчас между этими людьми.

– Я безоружен, господин инспектор, – сказал великий князь, и всё смолкло.

Целебан кивнул и что-то сказал своему помощнику на языке, которого никто из присутствующих (кроме, быть может, Шарлеманя) не понял. Клетчатый решительно шагнул к столу (Ульянов с неожиданной для Маркевича ловкостью отпрянул, великий князь не шелохнулся), присел на единственный свободный табурет и, сдвинув локтем живописный корвиновский хлам, извлёк из кармана несколько чистых листов бумаги и вотермановскую авторучку, открутил колпачок и воззрился на великого князя:

– Ваше полное имя, будьте любезны, – сказал он по-французски.

Великий князь встал и обвёл глазами Ротонду, словно что-то искал. Он действительно что-то искал и нашёл – Германа, который по-прежнему стоял в дверях, но теперь в руках у него были шляпа и пелерина его хозяина.

– Господин инспектор, – сказал великий князь. – Я действительно имел и возможность и, вероятно, намерение убить обитателя этого… свинарника. И действительно был здесь – около половины первого. Здесь никого не было, и самое большее через пять минут я ушёл. И да, это я спустил лестницу сюда.

– Но… как вы узнали, как она работает? – вскричал Веледницкий и все вспомнили, сколько их всего в этой маленькой комнате.

– Нет ничего проще, – отозвался Герман, видя, что великий князь молчит и смотрит на него. – Фотография. Мы сфотографировали вашу толпу около Ротонды, ненамеренно, разумеется. И разбирая тем же вечером проявленные фотографии, поняли, как действует лестница.

Маркевич заметил, как Ульянов и Целебан кивнули – одновременно и оба сами себе.

– Что до сообщения полковника Таланова мсье Пулену, – продолжал Герман, – то здесь всё очень просто, хотя, возможно, вы мне и не поверите. Есть люди, которым нравятся блюда пресные, вроде каши. Его высочество предпочитают кухню поострее. Боюсь, вы не поймёте…

– Мы постараемся, – вежливо сказал Целебан.

– Нетрудно совершить преступление. Вовсе нетрудно. Гораздо труднее его не совершить – особенно если для этого есть все условия и даже желание. Но особую остроту – или, если угодно, пикантность делу придаёт то обстоятельство, что полиция получает в руки все доказательства – а вы всё равно уходите невредимым. Разумеется, – тут Герман поднял свой указательный палец, оснащённый великолепно ухоженным длинным ногтем, – если вы этого преступления не совершали, но безусловно в нём подозреваетесь. Слаще доли охотника только доля загнанного зверя, которому удаётся уйти. Но в данном случае роль зверя нам не удалась – тут действительно никого не было, когда мы спустились.

«Теперь бы я и сам убил его мерзейшество, – подумал Маркевич. – А заодно и этого холуя. Всё, ради чего я так или иначе пошёл в революцию, – это иметь возможность смазать эту холеную рожу, рассказывающую о своём – или своего хозяина – праве быть выше закона, будь то закон нравственный или юридический».

– Я имел и возможность и, вероятно, намерение убить Корвина, – повторил великий князь. – Но я его не убивал.

– Я вам не верю, – ещё более вежливо сказал Целебан. – Зачем вы сломали лестницу и стёрли надписи со стен коттеджа, хотя бы в них и не было никакого проку?

«Ну как сказать», – подумал Маркевич.

– Ничего подобного я, разумеется, не делал, – ответил великий князь.

Целебан хотел было возразить, но его прервал успокоившийся наконец полковник Таланов:

– Инспектор, право, вы злоупотребляете временем его высочества. Ну я всё тут стёр, я. И лестницу тоже я сломал. И крикнул, чтобы всех в пансионе перебудить. Вы, конечно, спросите, для чего – и распишетесь в том, что всё ещё ничего не понимаете. Чтобы веселее было. Жизнь пресна, как уже сказал господин Герман, и счастливы те, кто могут себе позволить её хорошенько поперчить.

Целебан выслушал его, не отводя взгляда от великого князя. А потом спросил:

– Но всё же: почему вам захотелось его убить?

– Допустим, мне не нравятся революционеры, – ответил великий князь. – Это, конечно, неправда, но с вас будет довольно и такого объяснения.

Но инспектор Целебан вырос в тех местах, где настойчивость ещё не всегда упрямство, а упрямство – вовсе не порок. Поэтому он наклонился к его высочеству так близко, как, по его мнению, дозволялось протоколом в отношении лиц, чей дипломатический паспорт подписан президентом Швейцарии, и отчётливо сказал:

– Почему. Вы. Хотели. Его. Убить?

– Вам не стоит так со мной разговаривать, инспектор. Ну хорошо. Допустим, когда-то я был увлечён идеями анархо-этатизма, впоследствии совершенно в них разочаровался и теперь в своём порочном безумии решил расправиться с основоположником этого учения. Не подходит? Ну тогда допустим, что я просто, безо всякой причины, в своём порочном безумии решил убить человека – и не просто человека, а великого человека. Тоже нет? Мне просто хотелось острых ощущений, и я велел господину Таланову сперва организовать это убийство без убийства, а потом это покушение – без покушения. Такая версия годится?

– Годится, – ответил Целебан. – Нельзя сказать, однако, что она вас характеризует как нравственного человека. Кроме того, я вам всё равно не верю. Басни баснями, а факты – фактами. Никого кроме вас тут не было между двенадцатью с четвертью и половиной второго. У вас был мотив и, несомненно, было оружие – я уверен, что так или иначе заполучу его. Любой суд в моей стране признает вас виновным.

– Вполне вероятно. Тем не менее я говорю правду. Впрочем, всё это не имеет ни малейшего значения. Герман, ты нашёл шарабан?

– Не самый лучший, но всё же… Он обошёлся нам в…

– Избавь этих господ от хозяйственных подробностей, прошу тебя. Всего вам доброго, господа. Полковник Таланов останется здесь для улаживания формальностей. Георгий Аркадьевич, Герман выкупил вам место в первом дилижансе до Эгля. Увидимся утром.

Он двинулся в сторону выхода, клетчатый привстал, а Шарлемань сдвинулся на шаг в сторону, оказавшись между Германом и великим князем. Но инспектор Целебан снова что-то сказал на никому не известном языке, и горный проводник вернулся на своё место. Через несколько секунд в Ротонде стало на двух человек меньше[39].

– Что ж, – сказал инспектор Целебан, – придётся нам с вами, полковник, уладить эти самые формальности. Возьмите, кстати, ваш кольт. Остальных я не задерживаю… кроме господина Матвеева-Фишера. Да, кстати, – инспектор Целебан снова перешёл на