Филантропы в рваных штанах - Роберт Трессел

его чудесные сны весьма часто нарушает топот рабочих, проходящих по утрам мимо его дома на работу. Морфей писал, что они не только производят ужасный шум своими подкованными железом ботинками, но у них есть еще привычка кашлять и сплевывать − а это очень неприятно слышать, − и, кроме того, они громко разговаривают. Иногда их разговоры не очень-то ласкают слух, потому что состоят в основном из ругательств; Морфей полагал, что это объясняется плохим настроением рабочих − ведь они должны так рано вставать.

Рабочий день продолжался до половины шестого вечера, и домой они попадали к шести. К восьми кончали ужинать, мылись, а в девять большинство уже ложилось спать, чтобы завтра в половине пятого утра встать, выпить чашку чая и в половине шестого опять отправляться на работу. Некоторым приходилось выходить из дома еще раньше, если до рабочего места было больше получаса ходьбы. Время на дорогу не считалось за рабочее, не существовало оплаты трамвая или поезда. Правила тред-юнионов были в Магсборо мертвой буквой.

Девяносто девять процентов рабочих не верили в тред-юнионы, им и в голову не приходило вступать в союз; напротив, они целиком полагались на милость своих хороших, добрых хозяев − либералов или консерваторов.

Рабочие, если их было немного на одном участке, не кипятили чай в обеденное время: некоторые приносили с собой чай в бутылках и пили его холодным, а большинство отправлялись в ближайшую пивную и съедали там принесенную с собой еду, запивая стаканом пива. Даже те, кто предпочитали чай или кофе, брали пиво, потому что в тавернах и кофейнях с ними обращались не очень-то вежливо, если они не заказывали какой-нибудь еды, а чай в таких заведениях стоил дороже пива, и, уж конечно, приятнее пить пиво, чем спитой чай или мерзкое пойло, продававшееся в качестве кофе в рабочих столовых.

Были среди них и такие, которым, как они полагали, повезло: фирмы, где они работали, были настолько загружены заказами, что давали им возможность работать еще два часа сверхурочно до половины восьмого, без перерыва на обед. Они добирались до дома к восьми часам совершенно измученные, обедали, умывались, а тут, глядишь, уже и половина десятого. И они заваливались спать до половины пятого следующего дня.

Эти люди обычно так уставали к вечеру, что у них уже не появлялось никакого желания учиться или как-то заниматься самоусовершенствованием, даже когда у них было время. Масса свободного времени для учебы предоставлялась им зимой, и тогда их любимым предметом было: как спастись от голодной смерти?

Сверхурочные работы стали, однако, редкостью. Хотя в прошлые годы летом они почти всегда работали до половины восьмого, теперь большинство фирм прекращало работы в половине шестого. Старики с сожалением вспоминали о славном прошлом, когда они работали по пятнадцать, семнадцать и даже восемнадцать часов в день. Но теперь и летом было почти столько же безработных, как и зимой: во-первых, строить стали меньше, а во-вторых, все теперь делалось кое-как и лишь бы поскорее. Старина Филпот говорил, что, когда он был еще мальчишкой − подручным, такая работа, как отделка «Пещеры», продолжалась бы, по крайней мере, полгода и занято на ней было бы гораздо больше рабочих рук. Но зато уж все было бы сделано как следует, без халтуры, как сейчас, − все деревянные части были бы отшлифованы пемзой с водой, все сучки срезаны и все дыры заделаны, и, перед тем как покрывать поверхности слоем новой краски, их бы тщательно отшлифовали наждаком. А в наше время пемзу можно увидеть разве что в музее, под стеклянным колпаком, с надписью: «Пемза, в прошлом применялась малярами».

Большинство говорили об этих старых временах с сожалением, но были и такие − в основном отравленные знакомством с социалистами или чтением социалистической литературы, − кто говорил, что они вообще не жаждут работать сверхурочно, для них более чем достаточно десятичасового рабочего дня, хотя они бы предпочли работать восемь. Они говорили, что хотят не больше работать, а иметь больше пищи, одежды, свободного времени, развлечений и больше хороших домов. Чтобы было время устроить загородную прогулку пешком или на велосипеде, отправиться на рыбалку или поехать на побережье, купаться там, лежать на пляже и тому подобное. Но таких эгоистов было не так уж много. Большинство желало только одного: чтобы им позволили работать, ну а дети... что ж, то, что хорошо для нас самих, говорили они, должно быть хорошо и для наших детей.

Они считали, что такие вещи, как свободное время, культура, развлечения и все преимущества цивилизации, «не про нашу честь».

Не все из них, правда, высказывали это вслух, но это чувствовалось по их поведению, они отказывались помочь установить более справедливый порядок даже для своих детей, они высмеивали, проклинали и оскорбляли тех, кто пытался это сделать. Самые непристойные, самые злобные слова они адресовали представителям их собственного класса в палате общин − лейбористам и особенно социалистам, которых они обвиняли в лени, в нежелании работать, в том, что они сидят на шее рабочего класса.

Многие из них считали, что не надо помогать детям жить лучше, чем их родители: мол, в таких случаях дети, подрастая, «смотрят свысока» на своих отцов и матерей и стыдятся их. Они, по-видимому, боялись, как бы их любовь к детям не обернулась неблагодарностью детей по отношению к родителям, и в подобных суждениях искали оправдания своему безразличию к судьбам детей.

Другой причиной нехватки работы являлся наплыв множества иногородних − вроде Сокинза и других «неосновательных». Но не это было главным − главным была спешка, работа спустя рукава. Кровь из носу, но любая работа должна быть закончена в срок! Если работы шли в незаселенных домах, Скряга шумел, что дом уже сдан внаем, что в конце недели в него должны вселяться люди и поэтому надо все закончить в среду вечером. Побелить все потолки, оклеить новыми обоями стены, фасад дома и подсобные помещения покрыть двумя слоями краски. Нужно положить новые трубы, починить все сломанные окна и замки, подновить отбившуюся штукатурку. Брали на работу обычно вдвое меньше людей, чем требовалось, и одного назначали старшим. Десятники знали, что, если они «отработают свои деньги», их опять поставят руководить другими и, пока у фирмы будут хоть какие-нибудь заказы, они всегда заработают больше остальных; поэтому они помогали Скряге придумывать, как провернуть все работы абы как, и старались выжать из людей все, что можно; а несчастные бедолаги, зная, что спешить − их единственный шанс удержаться на работе, выбивались из