Нежность - Элисон Маклауд

раза «ссать». Слова «ласкать» и «щупать» встречаются на одной странице девять раз; на другой странице тринадцать раз повторяется слово «чувственный». Слово «внутри» употребляется часто для достижения определенного сладострастного эффекта. Следует провести второе обследование для поиска разговорных выражений, маскирующих непристойный смысл, таких как «кончать» или «чернила тратить»… А следовательно, – продолжал Гриффит-Джонс, – наша главная стратегия будет двоякой: продемонстрировать в этом так называемом произведении искусства, во-первых, непристойную вульгарность лесничего Меллорса, а во-вторых – сексуальную неразборчивость леди Чаттерли… Я боюсь, – он улыбнулся, и улыбка вдруг превратилась в оскал, – что леди Чаттерли придется за многое ответить. Очень за многое.

Он не стал говорить своим подчиненным о письме, полученном на прошлой неделе.

Дом 14, Мелбери-роуд

Лондон W14

8 сентября 1960 г.

Дорогой сэр!

Насколько мне известно, Вам нужны свидетели в будущем процессе Короны против издательства «Пингвин букс». Я всецело в Вашем распоряжении.

Искренне Ваша,

Констанция Чаттерли277

Почерк был элегантный, заглавные буквы с росчерками. Секретарша Гриффита-Джонса приготовила стандартный ответ – благодарность «миссис Чаттерли» за предложенную помощь. И уже принесла Гриффиту-Джонсу на подпись, но тут они заметили шутку и немножко посмеялись. В сложившихся обстоятельствах слово «искренне» казалось особенно остроумным.

И все же, как ни странно, он не устоял. Для него это совершенно не характерно. Но адрес был обозначен четко. Проходя по городу, Гриффит-Джонс не удержался и зашел туда – просто проверить, удовлетворить любопытство. Потому что слова соблазнительно отдавались в голове: «Всецело в вашем распоряжении». Он ощущал себя одновременно сыщиком и любовником.

Дом располагался в районе Кенсингтон и Челси. Мелбери-роуд была застроена большими краснокирпичными викторианскими домами с треугольными фронтонами, каких много вокруг Холланд-парка. Некоторые были отдельные. Большинство – спаренные. Часть их перестроили, разделив на беспорядочно скомпонованные тесные квартирки поменьше. Гриффит-Джонс вполне мог бы представить себе, что стоит рядом с кенсингтонским особняком, унаследованным леди Чаттерли от отца, «члена Королевской академии художеств Малькольма Рейда». Только номера четырнадцать не существовало в природе.

Как остроумно.

Над ним действительно подшутили.

На месте дома четырнадцать была пустота – пустота в форме дома, пустота в форме женщины. Здесь когда-то упала бомба. Остался пустырь, с водянисто-голубым небом вместо крыши.

В пустоте между двумя соседними домами выросло дерево. Двое детей пролезли через сломанную изгородь и играли под ним.

Это даже мистификацией нельзя назвать. Просто кто-то подшутил над ним. Такое у нее своеобразное чувство юмора. У нее, потому что почерк определенно женский. Однако на миг, когда Гриффит-Джонс, сидя за письменным столом, вторично прочитал подпись – «Искренне Ваша, Констанция Чаттерли», – его кровь радостно взыграла.

Подобно составителям заголовков в прессе, пишущим о леди Чаттерли не как о литературном персонаже, но как о живой женщине, которая предстанет перед судом, – он тоже в глубине души жаждал, чтобы она оказалась настоящей.

Вдали от прецедентов, материалов суда и переплетенных в кожу фолиантов, занимающих все стены конторы, Мервин Гриффит-Джонс вполне осознавал собственную узость. Он знал, что под костюмом с Сэвил-роу, прокурорской мантией и париком прячется дрожащий человек, который каждое утро стоит голый под холодным душем и который, вопреки самому себе, хочет, чтобы его любила такая женщина, как Констанция: любила его, простила его и освободила его от личности, которой он не умеет не быть.

viii

Время сметано на живую нитку.

адог 7291 ялюи 82

Тронь – и швы расползаются.

28 июля 1927 года.

Он все утро работал над своим любимым романом – все утро провел в обществе Конни дорогая Роз – в безлюдном лесу за виллой «Миренда», высоко над Флоренцией. На этих страницах она снова с ним.

,онченок И

И конечно,

думает он,

автсечеволеч огоньлатсо то янем тидорогто ано

она отгородит меня от остального человечества

сачйес меч, йеньлетишер еще

еще решительней, чем сейчас.

абьдус отЭ

Это судьба278.

Когда полуденный зной становится невыносим, Лоуренс ретируется на кухню с пачкой свежих страниц и корзинкой персиков из сада. Он поднимается по лестнице на пиано нобиле, в ту часть виллы, которую снимают они с Фридой.

Не сразу удается перевести дух, но он доволен урожаем. Он вытирает потное лицо краем рубашки, показывает Фриде добычу. Персики – идеальные желто-розовые шары. Он сварит варенье. Есть ли у нас сахар? Впрочем, ее об этом спрашивать бесполезно. За обедом он прочитает ей новую главу. Что у нас есть в кладовке?

Когда приходит Джулия, крестьянская девушка, готовить обед, он удаляется к себе в комнату и пишет Секеру: «Вторая редакция. Вот посмотришь, что скажешь о результате. Это само по себе немножко революция, немножко бомба»279.

Джулия хочет показать Фриде обновку, башмаки на каблуках. Когда приходят гости, Джулия надевает чепец и фартук, как заправская горничная, – а теперь, говорит она, хлопая в ладоши, у нее еще и туфли будут! Обычно она приходит босая. Она дефилирует по мраморному полу, оттачивая новую походку, и они с Фридой смеются. И потому Фрида не сразу улавливает слабый, но необычный звук.

Она знаком велит Джулии утихнуть и прикладывает ладонь к уху.

Бульканье. Хрип.

В спальне перевернута чернильница, муж на кровати, глаза круглые от ужаса.

Изо рта течет струйка крови.

– Очень странно – нет, чудесно – быть так наполненной жизнью, в буквальном смысле! – говорит она.

В телефонном разговоре с мужем Джеки подтверждает, что да, ребенок лягается вовсю. Видимо, уже тренируется, предвкушая футбольные матчи с семьей.

Джек Кеннеди в Чикаго, в номере отеля «Амбассадор Ист», ставит пластинки Пегги Ли[55] и зубрит факты, готовясь к дебатам с Никсоном на Си-би-эс сегодня вечером, 26 сентября. Разделенные тысячей миль, муж и жена обсуждают, какой костюм ему надеть. Темный, говорит Джеки, он выглядит авторитетно и поможет Джеку выделяться на фоне серых стен студии.

Они – она, мать и сестры Джека – будут смотреть дебаты в Большом доме по телевизору, взятому напрокат специально для этого случая. В солярии передвинули мебель и пригласили гостей, в том числе нескольких журналистов, по настоянию Розы. Очень важно, чтобы они как семья выглядели открытыми, уверенными в себе и естественными, без умолчаний и тайн. Несколько человек сидят на подушках на полу. Общее настроение приподнятое, обстановка неформальная. Джеки садится на дальний конец лимонно-желтого дивана свекрови, сознавая, что каждое выражение лица, каждую реакцию наблюдают краем глаза репортеры. Жужжа, включается телевизор, и Джеки пытается вообразить, но не может, как в