Мешок с костями - Стивен Кинг

Все лето Джеред Дивоур твердил им об этой сучке,выскочке-негритоске. Все лето разглагольствовал об их ответственности передобществом. Они, мол, мужчины, их долг — оберегать незыблемость устоев, онидолжны видеть то, на что закрывают глаза другие. И если не они, то кто?

Произошло это в солнечное августовское воскресенье, послеполудня. Улица словно вымерла. Чуть позже, часам к пяти, на ней вновь появилисьбы люди. От шести вечера до заката народ валил бы валом. Но в три часа дняУлица пустовала. Методисты собрались на другом берегу в Харлоу и пели своигимны под открытым небом. Отдыхающие в «Уэррингтоне» переваривали сытнуютрапезу, жареную курицу или добрый кусок мяса. По всему городу семьиусаживались за обеденный стол. А те, кто уже отобедал, дремали — кто накровати, кто в гамаке. Саре нравился этот тихий час. Пожалуй, она любила егобольше других. Слишком уж много времени она проводила на наспех сколоченныхсценах и в прокуренных забегаловках, веселя своими песнями грубых, неотесанныхмужланов. Да, ей нравились суета и непредсказуемость этой жизни, но иной разона стремилась к тишине и покою. К неспешным прогулкам под жарким солнцем. Вконце концов она уже не девочка. У нее сын, который скоро станет подростком. Нов то воскресенье она, должно быть, заметила, что на Улице слишком уж тихо. Отлуга она прошла с милю, не встретив ни души — даже Кито отстал: где-то в лесусобирал ягоды. Казалось, что весь город вымер. Она, разумеется, знает, что«Восточная звезда» устраивает благотворительный ужин в Кашвакамаке, дажепослала туда грибной пирог, потому что подружилась с несколькими дамами из«Восточной звезды». То есть все члены «Восточной звезды» сейчас там, завершаютподготовку к приему гостей. Но она не знает, что в это воскресенье освящаетсяБольшая баптистская церковь, первая настоящая церковь, построенная в Тэ-Эр. Имногие местные отправились туда, причем не только баптисты. С другой стороныозера до нее доносится пение методистов. Красиво они поют, слаженно, как хорошонастроенный инструмент. Она не замечает мужчин, в большинстве своем это молодыепарни, которые обычно не решаются поднять на нее глаза, пока самый старший изних не подает голос: «Вы только посмотрите, черная шлюха в белом платье и скрасным поясом! Черт, да от такого многоцветья просто рябит в глазах! У тебячто-то с головой, шлюха? Ты не понимаешь слов?»

Сара поворачивается к нему. Она испугана, но по ней этого нескажешь. Она прожила на свете тридцать шесть лет, с одиннадцати лет она знает,что у мужчины между ног и куда ему хочется засунуть сей предмет. Она понимает,если мужчины сбиваются в кучу, предварительно приложившись к бутылке (а онаулавливает запах перегара), они теряют человеческий облик и превращаются всвиней. И если выказать страх, они набросятся на тебя, как свора псов, и, какпсы, разорвут на куски.

К тому же они поджидали ее. Иначе не объяснить их появленияна Улице.

— Что же это за слова, сладенький? — спрашивает она, неотступив ни на шаг. «Где люди? Куда они все подевались? Черт бы их побрал!» Надругом берегу методисты поют псалом.

— Тебе говорили, что нечего гулять там, где гуляют белые, —отвечает ей Гарри Остер. Его юношеский голос ломается, и на последнем слове онсрывается на фальцет.

Сара смеется. Она понимает, что сейчас не время смеяться, ноничего не может с собой поделать. Не может она удержать смех, как не можетзапретить мужчинам бросать похотливые взгляды на ее грудь и зад. Такова воляБожия. Больше винить в этом некого.

— Я гуляю где хочу, — отвечает она. — Мне говорили, что этообщественная земля, и ни у кого нет права запрещать мне гулять по ней. И никтомне этого не запрещал. Покажите мне тех, кто запрещал.

— Они перед тобой, — заявляет Джордж Армбрастер с угрозой вголосе.

Сара смотрит на него с легким презрением, и от этого взглядау Джорджа внутри все холодеет. А щеки заливает румянец.

— Сынок, — говорит она, — ты здесь только потому, что всеприличные люди в другом месте. Почему ты позволяешь этому старику командоватьтобой? Веди себя как должно и дай женщине пройти.

* * *

Я все это вижу. А образ Дивоура все тает и тает, наконецостаются одни глаза под синей фуражкой (сквозь них, в этот дождливыйпредвечерний час я вижу доски моего плота, бьющиеся о берег). Я вижу все. Явижу, как она идет прямо на Дивоура. Если она будет просто стоять,переругиваясь с ними, произойдет что-то ужасное. Она это чувствует, а своейинтуиции она привыкла доверять. А если она пойдет на кого-то другого, старыймасса[141] набросится на нее сбоку, увлекая за собой всех этих щенков. Старыймасса в синей фуражке — вожак стаи, и она должна взять верх над ним. Он силен,достаточно силен, чтобы мальчишки безропотно подчинялись ему, во всяком случаекакое-то время, но недостает ему ее силы, ее решительности, ее энергии. Вопределенном смысле такое столкновение, лоб в лоб, ей по душе. Рег предупреждалее: будь осторожнее, не торопи события, не набивайся к белым в друзья, пустьони делают первый шаг, но она идет своим путем, доверяет только собственныминстинктам. Да, перед ней семеро, но на самом деле ей противостоит, толькоодин, вот этот старик в синей фуражке.

Я сильнее тебя, старый масса, думает она, шагая к нему. Оналовит его взгляд и не позволяет отвести себе глаза. Он первым отводит глаза,уголок его рта дергается, между губами появляется и тут же исчезает кончикязыка, совсем как у ящерицы. Это хороший знак… а потом он отступает на шаг, вотэто совсем хорошо. И когда он делает этот шаг, молодежь разбивается на две илитри группы, освобождая ей проход. С другого берега над гладкой, как стекло,поверхностью озера плывет пение методистов. Они по-прежнему славят Господа:

Когда мы с Господом идем

И Слово Его — свет,

Какою Славой осиян наш путь…

Я сильнее тебя, сладенький, мысленно говорит она Дивоуру. Ия покрепче тебя буду. Ты хоть и белый, но я — матка-пчела, так что уйди сдороги, если не хочешь, чтобы я вонзила в тебя свое жало.

— Сука. — шипит он, но в голосе его слышится поражение. Онуже думает, что сегодня не его день, что в ней есть что-то такое, чего он неразличал издали, что видно только с близкого расстояния, какое-то черноеколдовство, которое он почувствовал только теперь. Так что лучше подождатьдругого раза, лучше…

А потом он цепляет ногой за корень или за камень (возможно,за тот самый камень, рядом с которым ей суждено лечь в землю) и падает. Стараяфуражка отлетает в сторону, обнажая обширную лысину. Лопаются швы брюк.

И вот тут Сара совершает роковую ошибку. Может, подштанникиДжереда Дивоура производят на нее неизгладимое впечатление, может, она простоне в силах сдержаться: звук рвущихся ниток очень уж похож на громкий пердеж.Так или иначе, она смеется… ее заливистый хрипловатый смех разносится надозером. И этим смехом она подписывает себе смертный приговор. Дивоур ни о чемне думает. Просто бьет ее сапогом, лежа, не поднимаясь с земли. Бьет в самоеуязвимое, самое тонкое ее место — по лодыжкам. Она вскрикивает от боли,чувствуя, как ломаются кости. Падает на землю, зонтик от солнца выскальзываетиз ее руки. Набирает воздух в легкие, чтобы закричать вновь, но Джередопережает ее: «Заткните ей пасть! Шум нам ни к чему!»