Парфюмер. История одного убийцы - Патрик Зюскинд

Но рука его механически продолжала тысячекратноотрепетированным изящным жестом смачивать духами кружевной платок, встряхиватьего и быстро проносить мимо лица, и каждый раз он механически втягивал в себяпорцию пронизанного ароматом воздуха, чтобы, задержав дыхание по всем правиламискусства, сделать продолжительный выдох. Наконец нос сам избавил его от этоймуки: аллергически распухнув изнутри, он как бы закупорился восковой пробкой. Теперьон вообще ничего больше не слышал и едва мог дышать. Нос был забит как притяжелом насморке, а в уголках глаз стояли слезинки. Слава Богу! Теперь с чистойсовестью можно было прекратить работу. Теперь он исполнил свой долг, сделалвсе, что было в его силах, согласно всем правилам искусства и как бывало уже нераз, потерпел поражение. Ultra poss nemo obligatur [1]. Баста.Завтра утром он пошлет к Пелисье за большим флаконом «Амура и Психеи», надушитего содержимым бювар графа Верамона и выполнит заказ. А потом возьмет свойчемоданчик со старомодными помадами, притираниями, саше и кусочками мыла иотправится в обход по салонам своих древних старух герцогинь. И однажды последняястаруха герцогиня умрет, и тем самым он лишится своей последней клиентки. И самон тогда станет древним стариком, и ему придется продать свой дом — Пелисье иликому-то еще из этих новоявленных торгашей, может, он и выручит за него парутысяч ливров. И возьмет он с собой пару чемоданов и свою старую жену, если онак тому времени не помрет, и отправится в Италию. И если переживет этопутешествие, то купит маленький домик в деревне под Мессиной, где жизньдешевле, чем здесь. И там он, Джузеппе Бальдини, некогда величайший парфюмерПарижа, умрет в отчаянной нищете, когда будет на то воля Господня. Так что всек лучшему.

Он закупорил флакон, отложил перо и последний раз отер лобсмоченным платком. Он почувствовал прохладу испаряющегося алкоголя, и большеничего. Потом наступил закат.

Бальдини встал. Он поднял жалюзи, и его фигура по коленипогрузилась в вечерний свет и засверкала как обгоревший факел, по которомупробегают последние искры огня. Он смотрел на багровую полосу заката за Лувроми его мягкий отсвет на шиферных крышах города. Под ним сверкала золотом река,корабли исчезли, и похоже, поднялся ветер, потому что водная поверхностьзарябила, словно покрылась чешуей, там и тут засверкало, все ближе, ближе,казалось, огромная рука рассыпала по воде миллионы луидоров, и река на миг какбы повернула вспять: сияющий поток чистого золота скользил по направлению кБальдини.

Глаза Бальдини были влажны и печальны. Некоторое время онстоял тихо и наблюдал эту великолепную картину. Потом вдруг распахнул окно,широко растворил ставни и с размаху выбросил флакон с духами Пелисье. Он видел,как флакон шмякнулся об воду и на какое-то мгновение разорвал сверкающий водныйковер.

В комнату проник свежий воздух. Бальдини перевел дух иподождал, пока распухший нос не пришел в норму. Тогда он закрыл окно. Почти вту же минуту настала ночь, совершенно внезапно, Сверкающая золотом картинагорода и реки застыла в пепельно-серый силуэт. В комнате сразу стало мрачно.Бальдини снова стоял в той же позе, устремив неподвижный взор в окно. «Не будуя завтра посылать к Пелисье, — сказал он, вцепившись двумя руками в спинкусвоего стула. — Не буду. И не пойду в обход по салонам. Завтра яотправлюсь к нотариусу и продам дом и лавку. Вот что я сделаю».

На его лице появилось упрямое, озорное выражение, и он вдругпочувствовал себя очень счастливым. Он снова был молодым Бальдини, отважнобросающим вызов судьбе — даже если вызов судьбе в данном случае был всего лишьотступлением. А хотя бы и так! Ему ведь больше ничего не осталось. Дурацкоевремя не оставляло ему другого выбора. Господь посылает добрые и худые времена,но Он желает, чтобы в плохие времена мы не жаловались, не причитали, а велисебя как настоящие мужчины. А Он послал знамение. Кроваво-красно-золотой миражгорода был предупреждением: действуй, Бальдини, пока не поздно! Еще прочен твойдом, еще полны твои кладовые, ты еще получишь хорошую цену за твое приходящее вупадок дело. Решения еще зависят от тебя. Правда, скромная старость в Мессинене была целью твоей жизни — но все же она достойнее и богоугоднее помпезногоразорения в Париже. Пусть они празднуют свой триумф, все эти бруэ, кальто ипелисье. Джузеппе Бальдини оставляет поле битвы. Но он делает это по своей волеи не склоняя головы!

Теперь он был прямо горд собой. И чувствовал бесконечноеоблегчение. Впервые за много лет судорога услужливости, напрягавшая его затылоки все униженнее сгибавшая его спину, оставила в покое его позвоночник, и онвыпрямился без напряжения, освобожденный, и свободный, и обрадованный. Егодыхание легко проходило через нос. Он отчетливо воспринимал запах «Амура иПсихеи», заполнивший комнату, но теперь он был неуязвим для него. Бальдиниизменил свою жизнь и чувствовал себя чудесно. Теперь он поднимается к жене ипоставит ее в известность о своих решениях, а потом отправится на другуюсторону реки в собор Парижской Богоматери и поставит свечку, чтобыпоблагодарить Бога за милостивое знамение и за невероятную силу характера,которой Он одарил его, Джузеппе Бальдини. С почти юношеским шиком он небрежнонадвинул на лысый череп парик, надел голубой сюртук, схватил подсвечник,стоявший на письменном столе, и покинул кабинет. Он как раз успел зажечь свечуот сальной свечки на лестничной клетке, чтобы осветить себе путь наверх в жилоепомещение, когда внизу, на первом этаже, раздался звонок. Это не был красивыйперсидский колокольчик у входа в лавку, а дребезжание у черного входа дляпосыльных, омерзительное звяканье, которое всегда действовало ему на нервы. Онвсе собирался убрать эту дрянь и заказать звонок с более приятным звуком, нокаждый раз ему жалко было тратиться, а теперь, подумал он вдруг и захихикал приэтой мысли, теперь ему было все равно; он продаст назойливое дребезжание вместес домом. Пусть по этому поводу злится его преемник.

Звонок задребезжал снова. Бальдини прислушался. Шенье,конечно, уже ушел из лавки. А служанка, верно, не собиралась спускаться вниз.Поэтому он решил открыть сам.

Он отбросил задвижку, распахнул тяжелую дверь — и не увиделничего. Темнота полностью поглотила свет свечи. Потом он постепенно различилмаленькую фигуру, ребенка или мальчика-подростка с какой-то ношей, перекинутойчерез руку.

— Что тебе надо?

— Меня прислал мэтр Грималь, я принес козловыекожи, — сказала фигура, и подошла ближе, протянула Бальдини согнутую влокте руку, на которой висело несколько сложенных в стопку кож. В свете свечиБальдини увидел лицо мальчика с боязливо-настороженными глазами. Его поза быласклоненной. Казалось, он прячется за своей вытянутой рукой как человек,ожидающий побоев. Это был Гренуй.

Козловые кожи! Бальдини вспомнил. Несколько дней назад онсделал заказ у Грималя, тончайшая, мягчайшая лайка для бювара графа Верамона,по пятнадцать франков кусок. Но теперь она ему, собственно говоря, ни к чему,можно было бы сэкономить деньги. С другой стороны, если он просто отошлетпосыльного?.. Кто знает — это может произвести неблагоприятное впечатление,начнут болтать, распускать слухи: Бальдини, мол, стал ненадежен, у Бальдинибольше нет заказов… а это нехорошо, нет, нет, такие вещи страшно сбиваютпродажную цену магазина. Лучше уж принять эту бесполезную кожу. Никто не долженраньше времени узнать, что Джузеппе Бальдини изменил свою жизнь.