Парфюмер. История одного убийцы - Патрик Зюскинд

— Войди!

Он впустил мальчика, и они направились на другую половинудома, впереди — Бальдини с зажженной свечой, за ним — Гренуй со своими кожами.Гренуй впервые входил в парфюмерную лавку — в такое место, где запахи не быличем-то побочным, но совершенно откровенно занимали центральное место.Разумеется, он знал все парфюмерные и аптекарские лавки города, он целыминочами простаивал перед их витринами, прижимая нос к щелям в дверях. Он зналвсе запахи, которыми здесь торговали, и часто про себя сочинял из нихвеликолепнейшие духи. Так что ничего нового его здесь не ожидало. Но точно также, как музыкально одаренный ребенок горит желанием увидеть оркестр вблизи иликак-нибудь подняться в церкви на хоры, к скрытой клавиатуре органа, так Гренуйгорел желанием увидеть парфюмерную лавку изнутри, и, едва услышав, что кБальдини надо доставить кожи, он всячески постарался взять на себя этопоручение.

И вот он стоял в лавке у Бальдини, в том месте Парижа, гдена самом тесном пространстве было собрано самое большое количествопрофессиональных запахов. В неверном свете свечи он увидел немного, да и томельком: тень конторки с весами, цапель над фонтаном, кресло для заказчиков,темные полки на стенах, поблескивание латунных инструментов и белые этикетки настаканах и тиглях; и запахов он уловил не больше, чем слышал с улицы. Но онсразу же ощутил царившую в этих стенах серьезность, мы чуть было не сказали,священную серьезность, если бы слово «священный» имело хоть какое-то значениедля Гренуя; он ощутил холодную серьезность, трезвость ремесла, сухуюделовитость, исходившие от каждого предмета мебели, от утвари, от пузырьков, ибутылок, и горшков. И пока он шел вслед за Бальдини, в тени Бальдини, ибоБальдини не давал себе труда посветить ему, его захватила мысль, что его место— здесь, и больше нигде, что он останется здесь, и больше нигде, что оностанется здесь и отсюда перевернет мир вверх дном.

Разумеется, эта мысль была прямо-таки до нелепогонескромной. Не было ничего, действительно ровно ничего, что бы позволялослучайно попавшему сюда подмастерью кожевника, сомнительного происхождение, безсвязей, без протекции, без всякого положения в сословии, прочно закрепиться всамом почетном парфюмерном торговом заведении Парижа; тем более что, как мызнаем, ликвидация фирмы была делом решенным. Но ведь и речь шла даже не онадежде, выражавшейся в нескромных мыслях Гренуя, а об уверенности. Он знал,что покинет эту лавку только еще один раз, чтобы забрать у Грималя свою одежду,не больше. Клещ почуял кровь. Годами он таился, замкнувшись в себе, и ждал.Теперь он отцепился и упадет — пусть без всякой надежды. Но тем больше была егоуверенность.

Они пересекли лавку. Бальдини открыл заднее помещение,расположенное со стороны реки и служившее одновременно кладовой, и мастерской,и лабораторией, где варилось мыло и взбивались помады и в пузатых бутыляхсмешивались нюхательные жидкости.

— Сюда! — сказал он и указал на большой стол,стоявший под окном. — Клади их сюда!

Гренуй вышел из тени Бальдини, положил шкурки на стол, потомбыстро снова отпрыгнул назад и встал между Бальдини и дверью. Бальдининекоторое время стоял неподвижно, отведя свечу немного в сторону, чтобы ни однакапля воска не упала на стол, и скользил костяшкой пальца по гладкой лицевойстороне. Потом перевернул верхнюю шкурку и погладил бархатную, грубую и в то жевремя мягкую изнанку. Она была очень хороша, эта кожа. Прямо создана для лайки.При сушке она почти не сядет, а если ее правильно разгладить, она снова станетподатливой, он почувствовал это сразу, как только зажал ее между большим иуказательным пальцами; она смогла бы удерживать аромат пять или десять лет. Этобыла очень, очень хорошая кожа — может быть, он сделает из нее перчатки, трипары себе, три пары жене, для поездки в Мессину.

Он отвел руку и с умиление взглянул на свой рабочий стол —все лежало наготове: стеклянная кювета для ароматизации, стеклянная пластинадля сушки, ступки для подмешивания тинктуры, пестик и шпатель, кисть, игладилка, и ножницы. Казалось, вещи только заснули, потому что было темно, аутром они снова оживут. Может, забрать этот стол с собой в Мессину? И кое-чтоиз инструментов, самое основное?.. За этим столом очень хорошо работалось. Онбыл изготовлен из дубовых досок — и крышка, и рама с косым крепежом, на этомстоле ничего не шаталось и не опрокидывалось, он не боялся никакой кислоты,никакого масла, никакого пореза ножом… Перевезти его в Мессину? Это обойдется вцелое состояние! Даже если отправить морем! И поэтому он будет продан, этотстол, завтра он будет продан, и все, что на нем, под ним и рядом с ним точнотак же будет продано! Ибо хотя сердце у него, Бальдини, мягкое, но характер —твердый, а посему он исполнит свое решение, как бы тяжело ему ни было, онотрешится ото всего со слезами на глазах, но он все же сделает это, ибо знает,что это правильно, ему было дано знамение.

Он повернулся, чтобы уйти. Тут он заметил в дверях этого маленькогоскрюченного человечка, о котором чуть не забыл.

— Хорошо, — сказал Бальдини. — Передай своемумастеру, что кожа хорошая. В ближайшие для я зайду расплатиться.

— Я передам, — сказал Гренуй и не двинулся сместа, загородив дорогу Бальдини, собиравшемуся покинуть свою мастерскую.Бальдини несколько опешил, но, ни о чем не подозревая, усмотрел в поведениимальчика не дерзость, а робость.

— В чем дело? — спросил он. — Ты должен ещечто-то мне передать? Ну? Выкладывай!

Гренуй стоял потупившись и глядел на Бальдини тем взглядом,который якобы выдает боязливость, но на самом деле скрывает настороженность инапряженность.

— Я хочу у вас работать, мэтр Бальдини. У вас, в вашеммагазине я хочу работать.

Это было высказано не как просьба, но как требование, и,собственно говоря, не высказано, а выдавлено, как шипение змеи.

И снова Бальдини принял чудовищную самоуверенность Гренуя задетскую беспомощность. Он ласково ему улыбнулся.

— Ты ученик дубильщика, сын мой, — сказалон. — У меня нет работы для ученика дубильщика. У меня есть свойподмастерье, и мне ученик не нужен.

— Вы хотите надушить эти козловые шкурки, мэтрБальдини? Эти шкурки, которые я вам принес, вы их хотите надушить? —прошелестел Гренуй, словно не приняв к сведению ответа Бальдини.

— Именно так, — сказал Бальдини.

— «Амуром и Психеей» Пелисье? — спросил Гренуй исклонился еще ниже.

По телу Бальдини пробежала слабая судорога ужаса. Не потому,что он спросил себя, откуда этому парню все известно с такой точностью, нопросто потому, что название ненавистных духов, состав которых он сегодня, ксвоему позору, не смог разгадать, было произнесено вслух.

— Как тебе пришла в голову абсурдная идея, что яиспользую чужие духи, чтобы…

— От вас ими пахнет, — шелестел Гренуй. — Ониу вас на лбу, и в правом кармане сюртука у вас лежит смоченный ими платок. Онинехорошие, эти «Амур и Психея», они плохие, в них слишком много бергамота, ислишком много розмарина, и слишком мало розового масла.