Нежность - Элисон Маклауд

– Парень, который у меня печатал фотографии, ушел. Устроился внештатным корреспондентом в местную газету. Это хорошая должность. Он копит деньги, хочет на будущий год пойти в университет. Не знаю, куда теперь девать все это барахло… Я собирался устроить на этом месте прилавок с газировкой. Но если вы умеете со всем этим обращаться, я вас возьму на три недели испытательного срока.

Хардинг доходит до машины. Агент куда-то делся. Темнеет теперь рано. Скоро ноябрь. Первое ноября, день всех душ. День призраков. Иногда он думает о матери: о том, какая она была несчастная, покинутая. Он так и не смог это исправить. Не смог отыскать отца, чтобы ее утешить. Чтобы утешить себя самого. Себя семилетнего. Что сказал бы он отцу, найдя его? Он понятия не имеет.

Может быть, Говард Джонсон, начальник Вашингтонского отделения Бюро, был прав. Может быть, потому Хардинг и пошел в Бюро. Не только чтобы научиться быть сыщиком, но и ради отцовской фигуры – чтобы обрести отца, который никуда не денется, всегда будет рядом, хочешь ты того или нет. Старшего, который никогда не оставит тебя одного.

А теперь он работает на тупиковой должности и живет в номере занюханного мотеля, где за стенкой воют с пеной у рта Охотник, Оленебой, Бегун и Кусай. Он выживает. Он уже не ждет от жизни большего.

У машины, в темноте, он открывает багажник и достает дипломат. Неплохая вещь. Он переворачивает его и включает освещение багажника. Кожа хорошей выделки, никаких отличительных примет, никаких логотипов Бюро. Естественно. Теперь, когда в голове немного прояснилось, он вспоминает. Последний раз он использовал этот чемоданчик в Джоппе, ходил с ним на работу и обратно. Положить внутрь было нечего, но чемоданчик остался единственной приметой респектабельности, за которую ему удалось уцепиться в том году, простиравшемся, как мертвая пустыня, с мая пятьдесят восьмого по май пятьдесят девятого.

Хардинг рассматривает дипломат. Он думает, не отнести ли его чистильщику обуви, и вдруг слышит какое-то бряканье внутри. Поворачивает в замках ключ, прикрепленный цепочкой к ручке, и нажимает защелки. Но они не открываются.

И тут он припоминает: у чемоданчика нет внутреннего отделения, только двойное дно. Оно открывается кнопкой с нижней стороны. Он нащупывает кнопку, но потайной отсек, как выясняется, пуст, а в чемоданчике по-прежнему что-то брякает.

На миг он переносится из сгущающихся сумерек позднего октября, с безлюдной улицы, где шевелятся только опавшие листья на ветру, в прошлое: май пятьдесят восьмого года. Весна в округе Колумбия. Новая должность и новый чин в Вашингтонском оперативном отделении – самом близком, во всех смыслах, к штаб-квартире Бюро и самому Директору.

Ему поручили доставить Гуверу в отель «Мейфлауэр» секретный отчет Говарда Джонсона. Доставки потребовал мистер Гувер. Хардинг кладет коричневый конверт в потайное отделение чемоданчика и защелкивает его. Дипломат выглядит достойно, Хардинг только что получил его из лабы, и это настоящая кожа, не имитация. Как говорится, встречают по одежке. Прежде чем отправиться в путь, Хардинг заходит в мужской туалет и проверяет, не застряло ли что-нибудь в зубах.

Он приезжает в «Мейфлауэр», и его проводят туда, где обедают мистер Гувер и его заместитель, за их постоянным столиком в тускло освещенном зале ресторана. Подойдя поближе, Хардинг чует, как пахнет исходящий паром грибной суп.

Толсон сидит не на стуле через стол от Гувера, как ожидал Хардинг, а рядом с ним, на красной банкетке. Хардинг мысленно отмечает это, но думает на ходу лишь о том, как бы произвести хорошее впечатление. Он долго работал, чтобы этого добиться: двенадцать лет в жаре и вони Нью-Йоркского оперативного отделения. Там куча первоклассных агентов. Отличиться трудно. Он ждал повышения по службе дольше, чем многие другие.

Увидев двух мужчин, сидящих бок о бок, надо было сразу оттуда валить – до того, как он заметил, что Гувер гладит руку Толсона. До того, как Гувер понял, что он увидел.

Но вместо этого Хардинг начал возиться с защелками дипломата, с ручкой, крутить проклятый ключ, пока наконец не вспомнил о потайном отделении. Нервы. Он во всем винил нервы. Он нажал кнопку, открывающую двойное дно. Он хотел сказать, что обычно не бывает таким неловким. Но не сказал. «Ничего не говори от себя, только отвечай на вопросы».

Стоя у открытого багажника машины, он снова прислушивается к бряканью. Лезет за инструментами, которые хранятся вместе с запаской и домкратом, и находит швейцарский армейский нож.

Он вспарывает обивку чемоданчика, сует руку внутрь и вытаскивает… списанную камеру «Робот-стар II». Он почти забыл, что пробовал ее в деле – когда? три, четыре года назад? Отличный небольшой фотоаппарат, тяжелый, но компактный. Три дюйма длиной. Единственный недостаток – стоящий под углом видоискатель, встроенный в чемоданчик, как неуклюжий перископ. Почти невозможно вести скрытую съемку. Через год или два Бюро заменило его на модель Ф-21. Шесть унций. Легко помещается в ручку зонтика и в разные другие вещи, которые удобно направлять. Именно с помощью Ф-21, а не «Робот-стара» он сделал свой коронный снимок: миссис Кеннеди на главпочтамте.

Когда его сослали в Джоппу, никто не вспомнил, что нужно забрать у него чемоданчик и спрятанную внутри камеру. И когда на крыльце мотеля, уже почти два месяца назад, у него изымали инвентарь Бюро по списку, ни то ни другое в списке не фигурировало.

Он садится в машину, кладет фотоаппарат и книгу на пассажирское сиденье. Жизнь мало-помалу научила его ни за что не держаться; ни на что не рассчитывать. Но вот подарок судьбы: отличный фотоаппарат. Кусочек удачи. Наконец-то.

Двенадцать лет ему ежедневно напоминали, что агент из него никакой. Он был мишенью для шуток даже до ссылки в Джоппу. Однако в глубине души он всегда знал, с того самого дня, как отец бросил его и мать: если тебе хотят внушить, что ты хуже других, это возможно только с твоего собственного позволения.

Больше он такого позволения не даст.

В тот день у ее дома она могла бы сровнять его с грязью. Но вместо этого пожала ему руку и преподнесла ему в дар свое имя. «Жаклин», – сказала она тогда характерным тихим голосом. Это не было прощение. Это было нечто большее.

Она разговаривала с ним так, словно он в самом деле существует.

Теперь у него есть фотоаппарат, книга и машина. И свобода – в пределах двадцати двух дюймов, окружности собственной головы.

xii

Происходящее под огромным куполом центрального вестибюля Олд-Бейли у входа в зал заседаний